Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 99

Пуговица Пушкина

Последние годы зимой он прогуливался по Невскому проспекту в слегка потертом цилиндре и длинной бекеше, также подержанной. Так как он был любимцем муз и поэтом, к которому благоволили боги, его преследовали долгие любопытные взгляды. Более внимательные прохожие отмечали с удивлением: сзади, где толстая ткань была собрана на талии, – на хлястике бекеши Пушкина не хватало пуговицы.

МИНИ-СЛОВАРЬ

Альмавива – мужской плащ, также называемый «испанская мантия», названный по имени персонажа из «Женитьбы Фигаро».

Бекешь, или бекеша – мужское зимнее пальто, отороченное и подбитое мехом; названо по имени венгерского дворянина шестнадцатого века Гаспара Бекеша, отважного военачальника и известного щеголя.

Кафтан – длинное мужское пальто, от роскошного, украшенного драгоценными камнями, парчового боярского pardessus до грубого холщового изношенного крестьянского или купеческого. С реформами Петра Великого в восемнадцатом столетии термин также использовался для верхней половины европейского костюма.

Камергер – от нем. Kammerherr, гофмейстер. Деталью костюма камергера был золотой ключ, висящий на синей ленте.

Камер-юнкер – от нем. Kammerjunker, младший придворный, рангом ниже камергера.

Линейка – четырехколесный длинный экипаж с местами для шести или больше человек, похожими на диваны, на которых пассажиры сидят боком к направлению движения.

Оказия – от фр. occasion, неофициальный курьер; кто-то, совершающий поездку по случаю, и кому поручены письма и пакеты.

Салоп – от фр. salope, теплое широкое женское пальто.

Даже будучи придворным, Пушкин появлялся на светских приемах в вечернем платье среднего класса: двубортный жилет, свободно повязанный широкий шелковый галстук под отложным ненакрахмаленным воротником. 16 декабря 1834 года он наконец надел мундир камер-юнкера на прием в Аничков дворец, но при этом надел несоответствующую яркую треуголку с перьями. Граф Алексей Бобринский немедленно послал за круглой шляпой, требуемой по этикету, но она была настолько стара и пропитана помадой, что даже простое прикосновение к ней окрасило перчатку Пушкина в липкий, сомнительный желтый цвет. В течение того вечера, тем не менее, царь Николай казался удовлетворенным. Он был всегда внимателен к платью поэта и не раз обижался: «II aurait pu se donner la peine d’aller mettre un frac»[14]. Он заставил графа Бенкендорфа упрекнуть Пушкина: «Его величество изволили заметить, что на балу у французского посланника на вас было штатское платье, в то время как на всех остальных гостях были мундиры» – ив шутку выразил свое неудовольствие Наталье Николаевне: «Est-ce à propos des bottes ou des boutons que votre mari n’est pas venu dernièrement?»[15]

В тридцатых годах богатый американец прибыл в Петербург со своей красивой дочерью…Он носил американскую военно-морскую форму по особым официальным случаям, и когда люди болтали с ним, они вежливо касались моря, американского флота и так далее. Но он, казалось, не желал отвечать, и его ответы были уклончивы. Наконец американец, сытый по горло всей этой морской ерундой, сказал кому-то: «Почему вы все время спрашиваете меня о мореплавании? Это меня не касается, я не флотский». – «Тогда почему вы носите эту форму?» – «Просто мне сказывали, что в Петербурге нельзя обойтись без формы, и в то время как я готовился прибыть в Россию, я сшил на всякий случай эту. Когда это кажется уместным, я ее демонстрирую» (Вяземский).

Пушкина ругали даже за покрой платья его персонажей и предлагали ему изменить их одежду: «Он смешно рассказывал, – заметил один знакомый, – как цензировали его «Графа Нулина»: нашли, что неблагопристойно его сиятельство видеть в халате! На вопрос сочинителя, как же одеть, предложили сюртук. Кофта барыни показалась тоже соблазнительною: просили, чтобы он дал ей хотя салоп». Цензоры не пропускали ничего. Несколько неприличных выражений были вычеркнуты из гоголевской «Коляски», которая появилась в первом выпуске «Современника», например: «Верхние пуговицы у офицеров были расстегнуты».

Юсупов хлопотал, чтобы Солнцеву был присвоен титул камергера. В Петербурге сочли, что ввиду его гражданского статуса звание камер-юнкера будет достаточным. Но кроме того факта, что он уже был изрядного возраста, Солнцев был человек такого роста и охвата, что юношеское звание камер-юнкера вряд ли ему соответствовало… Князь Юсупов выдвинул его снова на основе его физических достоинств, и на сей раз предложение было принято. Солнцев наконец получил свой ключ. Весь этот инцидент едва ли мог ускользнуть от внимания летописцев, подобных Неелову, написавшему четверостишие для «Московского наблюдателя» о том, что некоторые делают карьеру с помощью дедушек, отцов и возлюбленных, другие – с помощью своих красивых, доступных жен, он один продвинулся… с помощью живота»[16] (Вяземский).

Пушкин был назначен камер-юнкером накануне нового 1834 года, и когда он услышал эту новость на балу у графа Алексея Федоровича Орлова, он отреагировал ужасающим взрывом гнева, пеной у рта и выражениями настолько сильными, что кто-то поспешно отвел его в кабинет Орлова, пытаясь избежать скандала. Он был убежден, что ему дали этот титул, обычно приберегаемый для «восемнадцатилетних молокососов» только в начале их карьеры при дворе, потому что «двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове». Каждый в Петербурге согласился с этим. Его самые близкие друзья должны были успокаивать его, смирять его гнев. Александра Осиповна и Николай Михайлович Смирновы терпеливо объяснили, что, пожаловав его в камер-юнкеры, государь не имел намерения оскорбить его, но напротив, это еще одно доказательство его благосклонности, что естественно желание государя видеть при дворе самого большого поэта России и его жену и что никакой другой титул не мог быть предоставлен государственному служащему IX класса.

Обязанность носить мундир камер-юнкера – фактически, три мундира: платье, зеленое с золотом, мундир на каждый день и фрак особого покроя – была коварной ловушкой, которую рок поставил на пути Пушкина; мог ли он знать, какую сеть соткет судьба из этих зеленых и золотых нитей. Он сказал, что у него нет денег, и Смирновы купили ему мундир: первоначально заказанный молодым князем Витгенштейном, которого приняли на военную службу, и ни разу не надеванный, он висел, новый и бесполезный, в мастерской портного. Но Пушкин уезжал из города, притворялся больным, заявлял о серьезных проблемах в семействе – делал все, чтобы избежать публичного появления в этом ненавистном «полосатом кафтане»[17]. И он получал осуждение и упреки, когда его ловили flagrante delicto на этой вынужденной лжи.

Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 99