Когда мы закончили есть, Ибрахим тихо обратился ко мне:

– Фаранг, ты в ответе за всех этих людей. Будь осторожна. Не переживайте, Рахим тоже скоро вернется.

Сердце мое сжалось, когда я поняла, что брат снова собирается уходить. Я крепко обняла его и сказала:

– Ибрахим, прошу, береги себя. Найди Рахима, и позаботьтесь друг о друге. Если с тобой, не дай Бог, что-то случится, мы не переживем.

Он поцеловал родителей и в темноте скрылся среди скал в направлении иракских танков. Видя брата уходящим, я изо всех сил сдерживала желание пуститься за ним вслед и, как в старые времена, когда он был еще совсем маленьким, хотела оберегать его и защищать. Я вспомнила, как весело мы проводили время и как хорошо нам было. Как же быстро закончилось наше детство…

Все потихоньку заняли свои места, а я расположилась на одном из больших камней и смотрела в сторону Гилянгарба, со стороны которого доносились звуки выстрелов. Сидя там до самого утра, я размышляла о том, что эти со свистом пролетавшие у подножия горы пули в этот момент могут унести жизни дорогих нам людей.

После восхода солнца началась новая волна бомбежки. Иранские и иракские самолеты периодически появлялись в небе и сбрасывали на землю очередные снаряды. Время шло, никто из взрослых не смел говорить о своих нуждах, но дети, уже изрядно изголодавшиеся, плакали и жаловались, что очень хотят есть. Сидевший недалеко от меня отец встал и посмотрел на меня. По его взгляду поняв, что он хочет что-то сказать мне, я поспешила к нему.

– Руле, – тихо начал он. – Пойдем домой и принесем что-нибудь поесть?

– Пойдем, – твердо и без тени сомнения ответила я. – Я готова.

Отец знал, что я не боюсь, но я поймала на себе взгляды испуганных и усталых женщин, взволнованно посмотревших на нас с отцом.

– Не волнуйтесь, – улыбнувшись, сказала я им. – Обещаю вернуться не с пустыми руками. Будьте осторожны и сохраняйте бдительность.

Ни секунды не мешкая, мы с отцом начали спускаться с горы. Пригнувшись, мы осторожно переходили один холм за другим и прислушивались к малейшему звуку, доносившемуся до нас. Вокруг было тихо. Лишь река, протекавшая неподалеку, доносила до нас звуки своего игривого журчания, а птицы – свой звонкий щебет.

Когда мы дошли до первого дома в селении, вокруг не было ни единого звука. Селение было погружено в какое-то траурное и томящее молчание, подобное тому, что царит на кладбище. Тазики с одеждой, оставленные женщинами, все еще лежали на берегу реки, вокруг были разбросаны резиновые сандалии. Увидев наш дом, я почувствовала, как сжалось мое сердце от тоски.

– Наш милый дом… Совсем заброшенный… – шептала я, вытирая слезы, подступившие к глазам.

Мы вошли внутрь, собрали в мешки немного муки, риса, соли и масла. Осматриваясь вокруг, я стала думать о том, что еще можно забрать с собой.

– Руле! – воскликнул отец, заметив мое судорожное метание. – Нам надо поторопиться. Здесь небезопасно.

– Я все это заберу обратно, – сказала я, держась за стену. – Я не допущу того, чтобы наш дом достался врагам!

Выйдя за отцом во двор, я случайно заметила тот самый топор, который мы сделали когда-то с Гахраманом, и тут же подумала, что с его помощью можно будет нарубить дров и разжечь костер. Забрав топор, под блеяние овец, доносившееся из некоторых домов, мы тихо и незаметно вышли из дома и направились обратно в наше временное убежище на горе тропой, которая сначала вела к реке. Мы шли прячась и максимально осторожно, как вдруг отец, шагавший впереди меня, неожиданно обернулся ко мне с выражением лица человека, впавшего в глубокое смятение и панику. Посмотрев вперед, я увидела причину испуга в глазах отца. Спиной к нам стояли два вооруженных рослых иракских солдата: один из них был босой и собирался отпить воды, а другой – копошился в своей сумке. Я знаком велела отцу пригнуться к земле и постараться не издавать ни единого звука. Тысяча мыслей в тот момент пронеслась в моей голове, я понимала, что, если мы хоть на долю секунды замешкаемся, нам конец. Отец, казалось, испустил дух, с мертвенно-бледным, цвета извести, лицом он сидел на земле без движения.

«Соберись, Фарангис, – напряженно говорила я себе, чувствуя, как во рту все пересохло. – Будь как мужчина. Это и есть твой час».

Оставив на земле мешки с едой и твердо взяв в обе руки топор, я решительно поднялась и направилась в сторону солдат. Приблизившись к одному из них, который уже стоял босиком в воде, я подняла топор и подобно тому, как срубаю сухие ветви с деревьев, нанесла удар по его голове. Раздался хруст, и солдат рухнул в реку, окрасив ее воды своей багряной кровью. Я резко обернулась ко второму солдату, который испуганно смотрел на меня. В тот момент, бросив быстрый взгляд на обомлевшего и замершего отца, я подумала, что не допущу, чтобы мы стали чьими-то заложниками, и немедленно стала оглядываться вокруг. Топор мой остался в голове сраженного солдата, и я судорожно начала искать вокруг себя новое оружие. Заметив, что солдат тянется за автоматом, висевшим у него за спиной, я резко нагнулась, подняла острый речной камень и бросила ему в голову. Солдат вскрикнул и отступил на несколько шагов назад. На его голове показалась алая кровь. Все еще держа в одной руке автомат, ладонью другой руки он вытер свой лоб и испугался, увидев много крови, к тому времени уже залившей все его лицо. Полыхая от гнева, я с криком бросилась на него, схватила за руку, которая показалась мне меньше моей, и вывернула ее за спину.

– Что ты делаешь?! – закричал оживший отец. – Оставь его!

От боли солдат, так же как и я, дрожавший, начал звать на помощь, чувствуя, что, к его удивлению, я оказалась сильнее и скоро вывихну ему руку. Ощутив это, я сама испугалась, но тут же подумала о своем погибшем дяде, всех тех, кого мы недавно потеряли, и сразу воспрянула духом. Захватив со спины обе руки солдата, не перестающего звать на помощь, я обездвижила его.

– Папа! – крикнула я, посмотрев на опешившего и шокированного отца. – Возьми ружье и топор! Папа! Поторопись!

Немного помешкав, отец сделал так, как я сказала, и, порвав часть мешка, поспешил ко мне на помощь, чтобы связать руки солдата, измазанные в его собственной