Елена Сергеевна наконец съездила во МХАТ, вернула тысячу рублей командировочных, документы и 250 рублей за ее билет до Тбилиси. Приехала взбешенная, как Гитлер:

– Недешево нам обошелся день четырнадцатого августа! Ты бы все же побывал в театре, а то на меня там все сегодня смотрели, как на вдову.

– Ну уж нет уж, не дождутся моей смерти! – возмутился Булгаков. И на другой день отчалил в Камергерский, где проходил предосенний сбор труппы. Помимо прочего поговорили и о «Батуме», но до того занудно, что у Михаила Афанасьевича опять разыгралась мигрень, покуда присутствовавший главный дирижер Большого театра Самосуд не рассмешил всех:

– Товарищи, а нельзя ли из этого оперу сделать? Ведь опера должна быть романтической. Что вы смеетесь? Я не понимаю.

– Ой, спасибо тебе, Самуил Абрамович! – обнял его Булгаков. – Дельное предложение. Отчетливо вижу, как Сталин поет царским солдатам: «Не смейте стрелять! Не смейте стрелять! Не сме-э-э-э-йте стрелять!» А еще лучше балет: Сталин на цыпочках вертится вокруг своей оси.

– Фуэте.

– Оно самое.

Вернувшись домой, он сначала со смехом рассказал о милейшем Самуиле Абрамовиче, а потом снова пригорюнился:

– Тяжело, Люсенька! Если бы ты знала, как я раздавлен! Выбит из строя окончательно.

– Даже не знаю, маленький, как мне тебя разуверить, ведь не все так плохо, – прижав его голову к своей груди, горячо заговорила она. – Даже совсем не плохо. Пьесу не ставят, но Виленкин позвонил только что перед твоим приходом – гонорар выплатят полностью. Видишь, как тебя ценят?

– Вот если бы он ценил! – всхлипнул Булгаков.

– Он! Ага. Чтобы, как царь Николай Пушкина, вызвал, а потом сказал: «Сегодня я разговаривал с умнейшим человеком во всей России».

– Что-то вроде этого.

– Да разве царь потом уберег Пушкина? Ни хрена он не уберег его.

– Ну, хотя бы оставшиеся долги все выплатил за него.

– А у нас нет долгов!

– А Сталин бы и не выплатил… – произнес Михаил Афанасьевич и вдруг встрепенулся, прислушался. – А представляешь, он вдруг позвонит и скажет: «Товарищ Булгаков, вы очень огорчены, что не станут ставить вашу пьесу? А давайте мы из нее киносценарий сделаем и фильм снимем, что вы на это скажете?» – «А режиссер кто?» – «Ну, конечно, не Эйзенштейн. Михаил Ромм вас бы устроил?» – «Вполне, товарищ Сталин». – «Киностудия “Мосфильм” вам годится?» – «Хорошая киностудия, Иосиф Виссарионович». – «Ну и договорились. Завтра вам позвонят с киностудии».

– Да, это хорошо было бы, – вздохнула Елена Сергеевна. – За киносценарии тоже солидно платят. Нет-нет, ты только не подумай, что я такая алчная. А Ромм, это же который «Ленин в восемнадцатом году»?

– Он самый.

– А что, неплохо бы.

На другой день утром прозвенел телефон. Как обычно, подошла Елена Сергеевна:

– Алло? Откуда?! – Она зажала микрофонную чашку и с дикими глазами рявкнула: – С киностудии! – и добавила тише: – Какой-то Фролов.

Он вскочил, приблизился к ней.

– «Союздетфильм»? – продолжила разговор Елена Сергеевна. – Это, конечно, прекрасно, но вы поставлены в известность, что пьеса запрещена к постановке? И соответственно к постановке в кино тоже. Наверное. Ага. Ну, понятно. Хорошо, я передам Михаилу Афанасьевичу. До свиданья.

– Вот тебе и звонок, о котором я вчера мечтал, – произнес Булгаков, когда жена повесила трубку. – Только в карикатурном виде. Вместо «Мосфильма» – «Детфильм». А что, это хорошая идея! Фильм про Сталина маленького, как он хороших детишек от злых защищает, как зверушек спасает от мерзкого буржуя…

– Как под фаэтон попадает, как его околоточный за ухо драит.

– Судьба словно смеется надо мной, устроила из моей жизни «Комеди франсэз». Так что они сказали?

– Сказали, что все равно хотят с тобой повстречаться, обсудить планы, мол, почему бы тебе не попробовать себя в киносценарии. Они обсудят все и сегодня перезвонят.

Удача, как и беда, приходит внезапно и сразу. Вскоре позвонил Калишьян и сообщил, что деньги можно получить хоть завтра. И еще, что с Булгаковым хочет лично повстречаться Храпченко – новый исполняющий обязанности председателя Комитета по делам искусств при Совнаркоме.

– А это не будет такой же бестолковый и бессмысленный разговор, как вел Керженцев после «Мольера»? Тогда Михаил Афанасьевич еще хуже будет себя чувствовать. Ни в коем случае? Ну, ладно, передам.

Потом позвонил какой-то Стриловский, режиссер днепропетровского Театра русской драмы, интересовался: «Батум» временно запрещен или насовсем? Просил прислать «Дон Кихота», хочет ставить. И весь день звонили разные люди и говорили хорошие слова о том, какой Михаил Афанасьевич замечательный и великий.

Жизнь снова кидала зацепки, и взбодренный Булгаков принялся узнавать все про «Союздетфильм». Оказалось, там снимают не только «Доктора Айболита» и «Василису Прекрасную», но и «Детство Горького», «В людях», «Юность командиров», «Высокую награду», а сейчас начали снимать фильм, где в роли Сталина будет фигурировать актер Геловани, уже игравший Иосифа Виссарионовича в «Выборгской стороне», «Человеке с ружьем», «Ленине в 1918 году».

– Надо мне снова почаще воображать себе, как я со Сталиным разговариваю, – бормотал Булгаков. – Оно и будет сбываться.

Но день прошел, а ни из какого «Союздетфильма» никакой Фролов не перезвонил. И на другой день тоже. Булгаков побывал в Камергерском, но получил лишь небольшую часть гонорара, побывал в Большом театре, но пригласивший его туда Храпченко сам не явился, и вечером – опять подавленное состояние, вздохи:

– Я нецелесообразный человек. Не-це-ле-сообразный. И от того никуда не деться. Хай живе – нехай живе… А не надо было выбрасывать браунинг. Поступок нецелесообразный.

Глава пятая

Так ото ж

1918

Да, читатель, его по-прежнему колотили ломки, и Тася впрыскивала трижды в день по три шприца с тремя граммами проклятых белых кристаллов. Но при этом что-то изменилось. Сделалось не так беспросветно страшно, как прошлой осенью и уходящей зимой.

Его обследовали и признали неспособным к государственной медицинской работе по причине далеко зашедшего морфинизма, сняли с воинского учета, и жена повезла свое злое чудовище в Москву, снова к дядьке Николаю. Тот призвал знакомых врачей, и те поначалу взялись лечить несчастного промываниями шестипроцентным бромовым раствором и сорокапроцентным раствором глюкозы, а также снотворным, но того вдруг стала одолевать идея-фикс:

– В Киев! Понимаешь, Тася, я чувствую, что в Киеве спасусь. Ведь я там родился и вырос. И тебя встретил. Там-то мы морфýшку и прикончим, сволочь такую.

Доктор Покровский поначалу обиделся, но потом махнул рукой:

– В Киев так в Киев. Может, он и прав, ежели чует.

И Булгаков