сразу стал спрашивать про сотрудников нашей и соседних кафедр, которые, оказывается, были его однокурсниками! Да я с ними каждый день вижусь. Голос Виктора Павловича сразу потеплел, и он велел мне прийти на собеседование на следующей неделе.
Лаборатория антидопингового контроля располагалась на третьем этаже нового здания ВНИИФК, хотя всё здание целиком было построено в 1978 году именно под лабораторию допингового контроля по программе подготовки к Олимпийским играм в Москве в 1980 году. После Игр произошла череда уплотнений, и у лаборатории остался только третий этаж и складские помещения в подвале. Виктор Уралец встретил меня внизу на охране, провёл на этаж и показал приборы и оборудование. По тем временам это был космос, ни у кого такого оборудования не было, даже в МГУ! Это были хроматографы и масс-спектрометры производства американской фирмы Hewlett-Packard, управляемые компьютерами. Из-за ввода советских войск в Афганистан Конгресс США ввёл эмбарго на поставку в СССР современных приборов, и только для лаборатории допингового контроля было сделано исключение. Чтобы получить разрешение на закупку приборов, принц Александр де Мерод, председатель медицинской комиссии МОК, писал письма в американские Сенат и Конгресс.
Виталий Александрович Семёнов, член медицинской комиссии МОК и заведующий лабораторией, немного меня поспрашивал, что я делаю да где живу, и затем сказал, чтобы я подавал документы на конкурс: работы очень много, надо скорее приступать. Уралец дал мне две книжки по хроматографии на английском языке, чтобы я начал готовиться к новой работе, не теряя времени.
Успешно пройти собеседование ещё не значит согласиться. Я пока не был свободен: окончившие университет должны были три года отработать по распределению, и мой срок истекал осенью. Но я подал документы на конкурс — и на свою работу на химическом факультете МГУ стал смотреть как-то отстранённо. По конкурсу я прошёл, в лаборатории ВНИИФК меня ждали, даже домой звонили и просили поскорее выйти на работу, будто была невероятная срочность или не хватало людей. И как только я уволился с химического факультета, так в тот же день вечером, после последнего рабочего дня, приехал и написал заявление о приёме на работу во ВНИИФК. Виталий Семёнов его подписал и велел немедленно идти за подписью к директору ВНИИФК, а потом сразу в отдел кадров — оформляться, меня там ждут, он им уже звонил.
И вот в наступившей темноте я понёсся через старый парк в старое здание ВНИИФК, чтобы Сергей Михайлович Вайцеховский, директор института, поставил свою подпись. Вайцеховский расписался, я отнёс документы в отдел кадров и был принят на работу сегодняшним днём. Это было 30 октября 1985 года. И кто бы тогда мог подумать, что двадцать пять лет спустя я снова побегу через парк в ту же самую приёмную, в тот же большой директорский кабинет Вайцеховского.
Только с 2010 года там будет сидеть Юрий Дмитриевич Нагорных, заместитель министра.
И понемногу пошла новая работа, и даже, можно сказать, началась моя новая жизнь. Такой вольницы, как на химфаке МГУ, уже не было, в рабочее дневное время по Ленинским горам не побегаешь и в сауне с друзьями не посидишь. Но работать на новых приборах, управляемых компьютерами, было очень интересно. Как раз в это время Уралец воспроизвёл методику определения станозолола, разработанную в пражской лаборатории, и, как только методика заработала, он передал этот участок работы мне. Я сам готовил серии проб к анализам, затем колол — вводил пробы шприцем — в инжектор хромато-масс-спектрометра, или хромасса, как мы называли такие приборы для краткости. Семёнов любил повторять: всё от начала и до конца делаешь сам — и я перегонял эфир, готовил реагенты и растворы, мыл и сушил лабораторную посуду. И научился обслуживать прибор: как сменить колонку и вставку в инжектор, почистить источник ионов, проверить и отрегулировать газовые потоки. Хромасс надо любить и беречь.
Уровень работы антидопинговой лаборатории ВНИИФК был высоким. Очень помогал обмен опытом с зарубежными лабораториями, прежде всего с кёльнской, основанной профессором Манфредом Донике, и восточногерманской, в Крайше, там директором был доктор Клаус Клаусницер. Оба директора друг друга не любили, но под руководством принца де Мерода вместе работали в медицинской комиссии МОК, куда также входили профессор Арнольд Беккетт из Лондона, Дон Кетлин из Лос-Анджелеса, профессор Роберт Дугал из Монреаля, ещё кто-то там из Парижа и Мадрида — и наш Виталий Семёнов.
Параллельно велась совместная работа с Технологическим университетом Эйндховена, на практике проверялись новые разработки. Оттуда нам постоянно присылали новые книжки и ксероксные копии последних статей по хроматографии и масс-спектрометрии. Я их читал в метро по дороге на работу и обратно. Пару раз в метро, на переходе на «Киевской», ко мне подходили сотрудники милиции и вежливо спрашивали, что там у меня за литература, — ксерокопии в то время настораживали. Но, увидев статью на английском языке, таблицы, формулы и спектры, тут же улыбались и желали успехов.
В самом ВНИИФКе, ведущем спортивном институте, подведомственном Госкомспорту — Государственному комитету по физической культуре и спорту СССР, кипела работа, потоком защищались диссертации, в столовой стояли очереди, проходили комсомольские и партийные собрания. Но мы жили за закрытыми дверями, наша лаборатория была инородным телом, и в её работу никто не вмешивался. Виталий Александрович Семёнов не любил, если кто из нас дружил или просто общался с посторонними, то есть с сотрудниками ВНИИФК.
Немного поработав, я решил заикнуться о своей диссертации. Семёнов вскинул брови и сверкнул глазами, покачал головой и сказал, что в Список запрещённых препаратов МОК скоро включат кортикостероиды, их надо будет исследовать и создавать методику их определения, вот это и будет темой твоей диссертации. Но учти, здесь тебе не МГУ и не Академия наук: диссертационные исследования — это твоё личное дело, для нас главное — выполнение серийных анализов на высоком современном уровне. И только потом всё остальное. И, смягчившись, добавил, что теперь я полностью отвечаю за свой хромасс, на нём будем работать только мы с Уральцем. Это необходимо для поддержания высокого уровня чувствительности и обеспечения надёжности результатов. У прибора должен быть один хозяин.
4.2 Нерешённые проблемы с определением допинговых соединений
С первых дней работы меня поразило, что лаборатория Семёнова не определяла самые популярные анаболические стероиды: станозолол (Стромбу), дегидрохлорометилтестостерон (Оралтуринабол) и тестостерон. В 1980-е годы эти анаболики широко применялись в советском спорте, но не определялись в нашей лаборатории до конца 1985 года! По счастливой случайности, уже на моих глазах, Семёнову и Уральцу удалось перехватить и воспроизвести
