XLI

Путешествие в Испанию

1767–1768

В Сен-Жан-Пье-де-Пор я продал свою карету и нанял погонщика мулов, сопровождавшего меня до Памплоны. Там другой погонщик взялся доставить меня в Мадрид. Путешествие показалось мне крайне неприятным. Первую ночь пришлось провести в дурном трактире, хозяин которого, отведя меня в какой-то чулан, сказал:

– Здесь можно хорошо выспаться, если вам удастся добыть соломы, а если разживетесь дровами, то можно зажечь огонь и обогреться…

– И может быть, – добавил я, – мне сварят что-нибудь, когда я найду провизию.

Оказалось, что даже за деньги ничего нельзя получить. Я провел всю ночь на ногах, сражаясь с комарами. На следующий день я заплатил хозяину несколько мараведи[241] и еще одну монетку за произведенный мною шум. Эти жалкие трактиры запираются на одну щеколду, и я сказал своему проводнику, что не хочу больше останавливаться в таких заведениях, которые открыты любым проходимцам и в которых невозможно защищаться против ночного нападения.

– Сеньор, ни в одном испанском трактире вы не увидите даже задвижки.

– Так угодно королю?

– Наш король не имеет к сему никакого отношения. Все дело в святой инквизиции, которой принадлежит право в любое время входить в комнаты к путешествующим.

– А что не дает покоя вашей инквизиции, будь она проклята?

– Решительно все.

– Это слишком много. Приведите какой-нибудь пример.

– Вот вам сразу два. Больше всего она боится, как бы во время поста не ели жирного и чтобы мужчины не спали вперемежку с женщинами. Все это ради спасения душ…

Днем меня ожидали новые препоны. Если на нашем пути попадался священник, шедший к умирающему со Святыми Дарами, мне приходилось становиться на колени, причем нередко посреди самой грязи. В то время всех ортодоксов обеих Кастилий занимал один великий вопрос: можно ли носить панталоны с гульфиком?[242] Победила та сторона, которая была против, и тюрьмы наполнились беднягами, осмелившимися надеть сии богопротивные штаны – запрещавший их эдикт возымел обратную силу. Дошли до того, что стали наказывать даже портных. И однако, люди в пику монахам и их проклятиям продолжали носить это одеяние, объявленное святой инквизицией образцом безнравственности, и из-за гульфика едва не случилась революция. Я видел на дверях церквей развешанные эдикты, воспрещавшие всем, за исключением особо привилегированных персон, носить такие панталоны. Конечно, сами инквизиторы включили себя в это число, и тогда никто уж не захотел пользоваться сей привилегией.

По прибытии в Мадрид я был подвергнут на таможне самому тщательному досмотру. Прежде всего удостоверились, что на мне нет этих знаменитых панталон; перебрали и прощупали мое белье; перетрясли весь остальной скарб; открывали книги или, вернее, книгу, поскольку я взял с собой в Испанию одну «Илиаду» по-гречески. Этот язык с буквами дьявольского вида показался чинам таможни подозрительным. Набожно перекрестившись, они стали принюхиваться к моему тому и подносить его к ушам. В конце концов он был конфискован, но через три дня возвращен обратно. Таможенник, не нашедший в моих вещах ничего подозрительного, кроме «Илиады», вздумал попросить из моей табакерки понюшку, после чего со словами «Сеньор, этот табак провозить запрещено» схватил табакерку, высыпал ее содержимое и возвратил мне.

Я остался доволен своей квартирой на улице Крус, если не считать того, что там не было камина. Мадридские холода сильнее парижских, несмотря на разницу в широте. Впрочем, следует принять в соображение, что из всех европейских столиц Мадрид расположен выше других. Испанцы настолько чувствительны к холоду, что при малейшем северном ветре, даже в самое жаркое время, не выходят без плаща. Я не видел народа, более подверженного предрассудкам, чем они. Испанец, как и англичанин, ненавидит иностранцев, что проистекает из тех же побуждений, к коим присовокупляется еще и непомерное тщеславие. Женщины менее заносчивы и, понимая всю несправедливость такой неприязни, мстят за иностранцев, влюбляясь в них. Таковая их склонность хорошо известна, но они предаются ей с осторожностью, потому что испанец ревнив не только по природному нраву, но и просто из обычной спеси.

Опрометчивые поступки жены, даже совершенно незначительные, представляются ему истинным оскорблением. И сей недостаток ума прикрывается к тому же покровом рассудка. Галантность в этой стране – таящаяся и тревожная, поскольку цель ее составляют абсолютно запрещенные наслаждения. В некотором смысле это делает их более сильными и острыми благодаря таинственности и риску. Сами испанцы довольно низкорослы, часто плохо сложены и не отличаются красотой лица. Женщины же, напротив, очаровательны, миловидны и полны изящества, с которым соединяется пламенность чувств. Они способны на самую опасную интригу, их рассудок целиком поглощен одной мыслью – обмануть бдительность мужа или дуэньи[243]. Изо всех воздыхателей они не колеблясь предпочтут того, кто не отступит перед многочисленными опасностями, без которых немыслимо добиться полного обладания. Они охотно опережают случай и готовы на все, дабы способствовать его возникновению.

В театре, на променадах и особенно в церквах они без стеснения отвечают на взгляды мужчин, и если у вас будет желание воспользоваться оказией, то даже при небольших трудах успех вполне обеспечен. Вы не встретите ни малейшего сопротивления, и будут предупреждаться даже самые смелые ваши домогательства. Но если вы проявите неловкость и упустите случай, дело проиграно, второй такой возможности уже не представится.

Я говорил, что в моей комнате не было камина. После великих трудностей и бесконечных расспросов удалось найти работника, взявшегося сделать из железа жаровню. Если Мадрид может теперь похвалиться мастером этого дела, то исключительно благодаря моим попечениям, так как именно я был вынужден сделаться учителем сего работника. Я не воспользовался советом ходить греться к Пуэрто-дель-Соль[244] – месту, куда приходят закутанные в плащи горожане и подставляют себя лучам солнца. Мне просто хотелось согреться, а отнюдь не поджариваться заживо.

Кроме того, надобно было сыскать слугу, который говорил бы по-французски. Я нашел одного из тех плутов, коих называют здесь пажами. Обычно они занимаются тем, что сопровождают знатных женщин во время прогулок по городу. Мне попался мужчина лет тридцати, заносчивый, как и полагается испанцу, и поэтому ни за какие деньги не соглашавшийся встать на запятки кареты или отнести пакет.

Я вспомнил о полученном от княгини Любомирской рекомендательном письме к графу Аранде, занимавшему тогда