Алине Бернштейн

Воскресенье, утро [14 октября 1928 года]

Кажется, я не рассказал тебе, что случилось со мной, после того как хирурги осмотрели мои раны и перевязали голову, как я нашел врачей, которые за мной ухаживали. После хирургического кабинета, меня отвели в полицию, которая находится в соседнем здании, там мне задавали много вопросов, на которые я не отвечал. Там я увидел двух мужчин, в окровавленной одежде, возможно, там был кто-то еще, кого я не увидел. Меня отпустили, ничего от меня не добившись. Я потерял шляпу, был весь перепачкан кровью и грязью, на улице шел сильный дождь. Ко мне подошел незнакомый молодой человек, я спросил его, чего он хочет, на что он ответил «это не важно». Мы вернулись в центр города на машине, на Одеонсплац я пожал ему руку и вышел. Во время обеда, мужчина и две женщины познакомились со мной, мы пошли на ярмарку. Там же я познакомился с молодым американским врачом, он приехал сюда учиться. Я вернулся к моим спутникам, что бы спросит его адрес. Супружеская пара была в спальне, а женщина с доктором. Увидев меня, они испугались, женщина заварила для меня чашку чая. Молодой врач дал мне адрес врача из Америки и велел прийти к нему на следующее утро незамедлительно. Они проводили меня почти до дома, хотя я в этом не нуждался. На следующее утро я поймал такси и поехал через весь город в больницу. Мое появление чуть не вызвало землетрясение в больнице, люди на улице глазели на меня. Меня направили к доктору фон Мюллеру – он, один из величайших врачей в мире. Недавно ему исполнилось семьдесят лет, его фотография была во всех газетах. Больница находится рядом с Зендлингерторплац. Я вошел в кабинет великого человека, доктор Дю Буа, его ассистент, сказал, что фон Мюллер дома. Я чувствовал себя неловко и собирался попросить Дю Буа осмотреть мою голову, что было большим нарушением. У него французское имя, но я никогда не встречал более чопорного американского врача. Он был очень опрятен, носил очки, голос его был осторожным. Я почувствовал себя виноватым, и рассказал ему, что случилось со мной, где я попал в драку. Он внимательно меня выслушал, затем сказал, в своей осторожной манере, что должен подумать, как помочь мне. К тому времени, я уж думал что умер. Позволь мне рассказать про доктора Дю Буа. Он профессор Корнельской медицинской школы, оттуда его профессиональный тон и манеры. Он, один из величайших и добрейших людей, которых я когда-либо встречал. В своей чопорной манере, он несколько дней проявлял ко мне удивительную доброту, а потом отказался принимать какие-либо вознаграждения, хотя мы приехали на такси в мою гостиницу и он помог собрать мои вещи. Позже, когда я лег в больницу, он навещал меня каждый день, иногда по два раза в день, приносил мне книги, пока я находился в больнице. Он первым делом спросил великого фон Мюллера, где находится хирургический корпус, что бы меня осмотрел великий Люксер, лучший главный хирург в Германии.

Алине Бернштейн

Зальцбург

Понедельник, вечер [15 октября 1928 года]

Дорогая:

Сегодня я затаил дыхание пока не перешел границу. Это было похоже на бегство. Этой ночью – не смотря на отчаянный холод, от которого я слепну – я чувствую, что буду свободнее, счастливее и мудрее, я уже предчувствовал это, и верю, что все так и будет. Мюнхен чуть не раздавил меня. Там я поранил голову, разбил нос, смертельно замерз, холод обжигал меня как огонь, я почти не мог дышать. За пять недель я вобрал в этом городе жизненного опыта на пять лет. Старушка, которая живет ради «Обераммергау», и мечтает написать последнюю книгу о «Страстной игре», – снова преследовала меня вчера (в воскресенье). Несколько дней она жила новостью о полете «Цеппелина», как и вся Германия. Я пишу это письмо поздним вечером находясь в Зальцбурге, я не получал никаких новостей о том что «Цеппелин» приземлился. Приходят тысячи новостей, правдивых и ложных, но ничего не может дать людям надежду. Жаль мне немцев, я надеюсь, что их «Цеппелин» доберется и удачно приземлится. В стране царит огромное национальное напряжение и надежда, словно успех этого полета сблизит Германию с Америкой и со всем миром.

Старушка жила в трех домах от меня, в большом холодном доме на Терезиенштрассе. В доме было много обветшалой изящной мебели, старых гобеленов. Домом управляла фрау Оберст, пожилая вдова армейского майора. Старушка вернулась из Обераммергау через пару дней после меня, и несколько раз заходила ко мне, но меня не было в гостинице, я ходил по Мюнхену, и по его бесконечным музеям. Позже, я сам зашел к ней, она была в гостиной и встретила меня с выражением безумного удовольствия. На ней были радио-наушники. Она спросила, где я был, я ответил, что был в Немецком музее. Она никогда не была там, даже не слышала о нем, хотя прожила в Мюнхене более пятнадцати лет. Она начала лепетать и заикаясь рассказал про нечто захватывающее, чем все музеи мира. Она рассказала о «Цеппелине», словно никто и никогда о нем не слышал. Она дала мне несколько фотографий с «Обераммергау». Христос [Антон Ланг] передал мне две фотографии с автографом – я заплатил старушке за них. В американской церкви мне рассказали, что у нее мало денег. Она хочет попасть в дом престарелых в Обераммергау (за это надо платить). Я сказал: «Благослови вас Бог, я никогда вас не забуду». Она поцеловала меня как мать, и умоляла меня больше не попадать в неприятности. Она сказала, что накануне вечером, про эту драку сообщили по радио – мое сердце бешено заколотилось – она запомнила слова – американский «Verbrecher» (преступник) ростом метр восемьдесят. Бедная старушка была так потрясена и впечатлена моим рассказом о драке на Октоберфесте, и о моих трудностях с полицией, что[…]

Алине Бернштейн

Зальцбург

Отель «Виноград»

Четверг [18 октября 1928 года]

[Вверху страницы Вулф написал: «Эта часть письма, вторую часть я отправлю в другом конверте, достаточно большом, чтобы ее уместить»]

Должно быть, это последняя часть безумного письма. Надеюсь, тебе не придется отправляться за ним в таможню, оно того не стоит. Моя голова наконец-то прояснилась, я испытываю дикое чувство