Тогда мы, естественно, знать не знали, что эта дача принесет так много горя тем, кто на ней жил: расстрелянному Михаилу Кольцову, Борису Левину, погибшему в Финскую войну, Евгению Петрову, который разбился в самолете во время войны с немцами, когда возвращался с фронта. Все в самолете, кроме него, остались живы. Летом 1940 года на даче арестовали моего папу. Мама никогда не вспоминала дачу и боялась даже ездить по этой дороге.

Вернусь, однако, к воспоминаниям об Алеше. Когда началась война, он с мамой, маленькими братиками Мишей и Борей уехал в эвакуацию в Чистополь, а меня с детьми киноработников отправили в Ташкент. Там мама, отрывая от себя и семьи какие-то жалкие крохи, регулярно посылала отцу посылки: сначала в саратовскую пересылку, потом в Соликамск, где он провел восемь лет. На одном из этапов папа встретился с Николаем Ивановичем Вавиловым и целый день слушал его рассказы о путешествиях и открытиях ученых. До скончания жизни потом вспоминал ту мимолетную встречу.

Эвакуироваться из Москвы было чрезвычайно сложно. Мама рассказывала, что они с Николаем Александровичем еле пробились к железнодорожному составу. Втиснуть как-то в вагон маму Коварский смог, а самому пришлось остаться на перроне – помешали сумки и два чемодана в руках. «Бросай все, кроме Костиного!» – крикнула мама, и он бросил. Как они ехали двенадцать дней без вещей и еды – одному Богу известно, зато чемодан с папиными вещами был спасен. Мама каждое воскресенье ходила на базар, что-то продавала, что-то меняла на продукты, собирая отцу посылки. Она выгоняла нас на улицу, чтобы мы не видели тех «деликатесов», которых нам самим попробовать не пришлось. Эти посылки, как потом сказал маме отец, спасли ему жизнь.

У Леши в это же самое время были свои трудности. Почти три года мы с ним не виделись и даже не переписывались. Однако из моих детских воспоминаний он никуда не девался. Хотя, конечно же, у меня была своя жизнь, я даже влюблялась. Встретились мы с Алешей сразу после войны в доме у Пети Петрова, когда нам уже исполнилось по шестнадцать лет, и между нами как будто что-то пробежало, какая-то искра случилась. Оказалось, что и он тоже меня все эти долгие военные годы не забывал. При этом я еще отметила, что Лешка серьезно повзрослел и обликом, и статью. Обычно очень застенчивый, смущающийся, порой даже до неприличия, он очень классно танцевал. Это тем более удивительно, что ходил, почти сутулясь. Мы часто танцевали под ритмы «Серенады Солнечной долины». Евгений Петров привез из Америки невиданную тогда вещь – музыкальный комбайн, где тридцать пластинок сменялись сами собой, и нас хватало на все содержимое комбайна. Мы веселились, как тогда и полагалось молодым людям: без выпивок и всяких других излишеств. Но «в бутылочку» играли часто, в результате чего я приходила домой с опухшими губами.

В те годы все и началось, и продолжилось. Мы вдруг решили пожениться. Однако расписаться смогли, лишь когда мне исполнилось семнадцать лет. Не имея денег даже на оплату услуг загса, мы одолжили у домработницы Николая Погодина, кажется, двести рублей и купили одно на двоих золотое колечко. На обратной стороне сделали гравировку: «1948. Алеша+Ира=Любовь». К сожалению, это колечко я потеряла. Бережливый Лешка бы его точно сохранил.

Раннее замужество мне, по крайней мере, далось нелегко. С мамой, во-первых, чуть сердечный удар не случился. Во-вторых, я тут же осталась на второй год в школе. Недоуменный директор вызвал маму в школу и спросил: «Не понимаю, почему ваша дочь на уроках все время спит? А главное, совершенно перестала заниматься. Она и раньше отличницей у нас не числилась, но теперь – это что-то ужасное!» Мама-то понимала причину моего разгильдяйства, но сделать ничего не могла. В конце концов моя милая мамочка, конечно же, смирилась с Алешей. Да его, такую обаяшку, и нельзя было не полюбить. А я была совершенно счастлива.

В 1948 году папа ненадолго вернулся из ссылки. Во всяком случае, я успела познакомить его с Алешей. И муж мой молодой очень отцу понравился. В том же году папу снова посадили и отправили на поселение в Северо-Енисейск. Он вернулся через восемь лет, когда у нас с Алешей вот-вот должна была появиться на свет наша дочка. К слову, когда мы с Алешей расстались, больше всех горевал как раз папа. Он, расстроенный, говорил, что больше такого хорошего человека в жизни я не встречу. Может быть, он в чем-то был и прав…

Должна я также заметить, что, против ожидания, ко мне очень хорошо, просто-таки замечательно отнеслись родители Алеши. Когда я переступила порог квартиры Ардовых, Нина Антоновна меня обняла и сказала: «Мы тебя любим, ты будешь теперь жить у нас». А сам Виктор Ардов заметил: «Теперь ты мне все равно что дочка». Об этом его признании есть и документальное свидетельство – его книжка с дарственной надписью: «Дорогой Ирочке. Ты всегда останешься моей дочерью».

Сейчас я часто думаю о том, что, если бы мы с Алешей жили в отдельной квартире и если бы он работал, как и предполагалось, в театре, наша семья бы не распалась. А так мы существовали в основном поврозь, несмотря на штампы в паспортах.

После Школы-студии Алешу должны были взять на работу во МХАТ. Но пришлось ему отправиться на срочную службу в армию. Слава богу, его не отослали куда-нибудь на Дальний Восток, а оставили тянуть лямку при Театре Советской Армии, где в это время работала и его мама, Нина Антоновна. Одновременно муж играл и в некоторых спектаклях военного театра. Но настоящую славу ему, конечно, принесло кино. Надо признаться, не без помощи «папы Вити». Ведь это именно Виктор Ардов познакомил пасынка с Иосифом Хейфицем. Молодой актер ему приглянулся. Режиссер снял его в фильме «Большая семья», после которого, как говорится, мой супруг проснулся знаменитым. Ему как-то сразу стали надоедать поклонницы, порой не давая проходу. Не помогали ни черные очки, ни кепка, нахлобученная на нос. Повышенное внимание людей ему нравилось. Однако ранняя слава Алешку, к счастью, не испортила. Его влекла сама работа, он буквально влюбился в Хейфица, и это стало частью его жизни. Вот к кому я