В возрасте, когда ещё только чуть больше тридцати пяти, хочется верного крыла, что укрыло бы в минуты Лйха, хочется быть уверенным, что тебя любят. В душе моей шатко, и это, как глист, высасывает жизненные соки – я часто болею.

Первым «турне» на собственном авто была поездка на Солёное озеро в Кулундинских степях – палатку дали Иза с Борей. Через запруду, в десяти шагах от пресного пруда, – большое солёное озеро. Люди мажутся грязью, полощут рапой горло, лечат радикулиты, заболевания суставов, ангины.

Дети целыми днями купались в родниковой воде пруда, что прогревалась у берегов. С очагом проблем не было: небольшое углубление в земле, по бокам три кирпича и – печка готова.

Дети с отцом купаются и загорают – я, как в первобытные времена, весь день провожу у огня. Даже пирожки стряпаю. Всё вроде бы неплохо, но у Валентина вид, будто отбывает повинность. Через две недели мы уезжали. По приезду домой он повеселел. Днями уходил – вечерам возвращался. В поисках отца Юра, бывало, убегал то к старикам, то на огород – безуспешно. «Разминулись, наверное», – раздавался шаблонный ответ.

И всё же семья крепла. В день рождения Алёнушки мы впервые сфотографировались семьёй. Снимки эти решено было превратить в традицию – по ним из года в год легко было наблюдать, как взрослеют дети, как меняемся мы. Неожиданно перед самым началом учебного года четырёхлетняя Алёнушка почувствовала себя плохо.

– Похоже, корь, – сказала врач. – Ничего страшного: корь – болезнь детей.

– Тогда почему Юра не болел?

– Бывает, не всегда болеют. Она, видать, инфекцию подхватила. Посмотрим… Через день-два всё станет ясно.

От окон, зашторенных красным материалом, в комнате полумрак. Аля пышет жаром и только пьёт. Тельце покрывается красными хлопьями – смотреть на её мучения невыносимо. Она просится на руки, но носить я её не могу. И в это тяжёлое для нас время Валентин меня удивил: проникся к дочери такой заботой, какой я никак не ожидала, – носил на руках, пел колыбельные, подолгу сидел у постели, читал сказки. От непривычной нежности к горлу подкатывал ком.

– Жалко, учебный год придётся начать с больничного, – вздохнула я в один из вечеров.

Барнаул. 1973

– Не придётся.

– Как – «не придётся»? А с кем её оставить?

– Уроков первого сентября тебе не поставлю. Объясню директору – поймёт. А в дальнейшем будем чередоваться.

1975

С бабушкой Эллой. 1976

Простое человеческое решение, спокойный тон… Всё так необычно! Пряча слёзы, я с нежностью к нему прижалась.

Выздоровление Алёнушки было долгим и мучительным, зато какого трепетного отца и мужа обрела я в Валентине! Сердце отдыхало и наслаждалось. Когда у меня были уроки, он бывал дома, когда у него – я. С вечера готовила полуфабрикаты – днём он их доделывал. Готовая еда, когда в обед приходила с работы, ждала на столе. Душа пела.

Таковы, видимо, были и ощущения больной Алёнушки. Взрослая, она со слезами вспоминала, как проснулась однажды в полумраке зашторенных окон, как ей было плохо, но, когда из кухни донёсся звон посуды и с полотенцем на плече вышел отец, ей стало удивительно хорошо и спокойно. От тихого и мягкого «Проснулась?» всё существо её прониклось любовью.

Отец осторожно приподнял её, посадил себе на затылок и прошёлся по комнате. От внимания и любви в её детском сознании рождалась уверенность, что она непременно поправится. Испытать состояние того тихого детского счастья и радости больше ей не пришлось и, взрослая, она жалела и грустила, что таких воспоминаний было немного.

Болезнь Алёнушки разбудила, казалось, в Валентине отцовские чувства.

Взросление детей

Юра – один из лучших учеников двух школ, общеобразовательной и музыкальной. Однажды вечером он сообщил:

– В музыкальной будет родительское собрание, – и каждый день напоминал. – Чтоб обязательно пришли!

Мы смеялись: «Ответственным будет!» В день собрания у Валентина были уроки, после собрания надо было взять Алёнушку из детского садика – я спешила сготовить ужин. Юра нервничал:

– Мама, скорей – опоздаем!

– Выходи, я подойду, – и он убежал.

Картошка в супе никак не доходила. Я выключила газ, завернула кастрюлю и, на ходу застёгиваясь, спустилась с этажа – задерживалась минут всего на 10–15.

Из переполненного зала через открытые двери доносился голос завуча, и я остановилась в дверном проёме. Каждый родитель сидел рядом со своим ребёнком – Юры в зале не оказалось. Завуч улыбнулась, кивнула – родители последовали её примеру. «Что они раскивались?» – негодовала я и от мысли: «Случилось что-то недоброе» направилась к выходу – искать.

Вдруг послышались тихие всхлипывания. Рванулась на звук – Юра!.. Он сиротливо прятался за выступами.

– Сынок! Кто тебя так? – попыталась я прижать его.

– Вы только о себе думаете! Не трогай! – злобно рванулся он.

Изумлённая, я остановилась.

– Юрочка, в чём дело? Я опоздала и – опозорила тебя? Прости, но… ужин надо было сготовить, мы же голодные придём.

– Я не из-за этого, – ещё горше залился он и сильнее вжался в угол.

От бессилия перед непокорностью я молча приблизилась и – «Юрочка, сынок», – тихо притянула его к себе. Не в силах говорить, он, наконец, податливо прижался. «Обязательно суп варить надо было, хлебом с чаем обошлись бы!» – ругала я себя, не понимая причину агрессии.

– Сыночка, кто тебя так?

– Никто, – всхлипывал он. – Я так ждал, так ждал! До последнего смотрел!

– Значит, причиной слёз является всё же моё опоздание?

– Не-ет! – обида взяла верх, губы искривились – он опять не в силах был внятно что-либо объяснить.

– Успокойся, пойдём за Алёнушкой в садик.

Юра за пианино

– Нет, давай подождём! Они, может, ещё скажут…

Я не понимала. Подошла завуч. Потрепала его кудри: «Герой, герой!» и начала рассказывать. Оказывается, собрание открывалось его выступлением.

– Что ж ты ничего не сказал?

– Сюрприз хотел сделать.

– Если бы я знала, всё бросила. Самой