Пришлось – больше для её успокоения – одеваться и идти к старикам. Дети увязались за мной, но я отговорила, что «скоро приду – по делам надо».

Валентина нашла я во дворе стариков. Мы в избу – они из неё. Разговор не клеился. И всё же примирение состоялось – через постель. Дети прыгали, что «папа приехал», мама грустно улыбалась, Валентин смотрелся виновато, я казалась себе раздавленной… Мысль «до какого раза?» неотступно следовала за мной.

Жизнь продолжается

Свёкор поддержал мою инициативу по обрабатыванию земельного участка в три сотки, и в один из воскресных дней соорудил с Валентином примитивную оградку из колючей проволоки. Огород мы засадили, до конца отпуска оставалось, и я уговорила Валентина съездить на две недельки к тёте Розе в Казахстан.

Поездка несколько смягчила стресс, но теплоты в отношения не добавила. Дети, напротив, были безмерно счастливы и радовались новым родственникам и новым ощущениям. Жёлтенькие цыплята в хозяйстве тёти Розы, крошечные и пушистые, стали любимым объектом для наблюдений. Цыпушек видели они впервые, потому разговаривали с ними, как с людьми, придумывали им сказки, хохотали над их повадками. Восторг вызывала также мастерская дедушки Густава, просторный двор и казахстанская степь, куда однажды свозил их на машине Виктор, женатый сын тёти Розы.

Перед самой войной она родила дочь, поэтому избежала трудармии. Её рассказы-воспоминания были связаны с жизнью в Мариентале, с раскулачиванием родителей, учёбой моего отца, родителями дяди Густава, что помогали и поддерживали в трудные военные годы. На нынешнюю жизнь она не жаловалась: большой дом (три комнаты и кухня); старшая Тамара вышла замуж и работает учительницей; два сына после института работают; младший учится в Новосибирске; последняя в Семипалатинске в педагогическом. «Вот видишь, учительская династия Шнайдеров продолжается», – радовалась тётя.

Дядя Густав, вечно занятый, понравился малышам, и они постоянно вертелись вокруг него – облюбовали верстак и прыгали от радости, когда им разрешали строгать, пилить, заниматься чем-либо полезным. Чувствуя повышенный интерес новых родственников, дети старались соответствовать – во всяком случае, хлопот в гостях не доставляли.

После возвращения в Барнаул Валентин часто пропадал теперь на огородике. Собственное дело, хоть и небольшое, стимулировало заботы о семье. Уходил с детьми, и они на земле получали уроки по естествознанию – узнавали, почему посадки требуют рыхления, борьбы с сорняками, почему поливать лучше тёплой водой, нежели холодной из-под крана. Я оставалась дома – шила, перешивала, готовила еду, убиралась. Валентин общался с детьми, всё более привязывался к ним – избегал таким образом пьянку, что, как зараза, была массовой болезнью, разнообразившей постылое существование.

Это было время политического однообразия. Пленумы партии сменялись с такой быстротой, что простой народ не успевал за их решениями и потому в большинстве своём оставался к ним безучастным и безразличным. Издеваясь над убогостью Генерального секретаря, невнятная речь которого раздражала и притупляла слух, люди на кухнях, в тени лесочков, а иногда и просто у подъездов поднимали, смеясь, стопочку: «Чтоб он сдох!» К заполнявшим эфир докладам «Генерального» рядовой люд не прислушивался, но детальное изучение партийных решений и постановлений, что становились зубной болью, являлось в трудовых коллективах обязательным: видимость сопричастности к делам партии являлась стержнем её идеологии.

Заработай

На политзанятии

Партийно-профсоюзные собрания, скучные и нудные своей заидеологизированностью, отнимали много времени. Мужчины «толкали умные речи» («приветствовали и одобряли»), женщины вынуждены были подчиняться и прислушиваться. Если по причине болезни ребёнка мамаша отпрашивалась, её упрекали в «несознательности», в том, что «личные интересы ставит выше общественных», и за ней прочно закреплялось клеймо «недобросовестной». Когда в противовес похвале нужно было покритиковать, фамилия «недобросовестной» звучала уже просто по инерции.

Спастись от ярлыков можно было, сменив место работы, но это было нелегко – женщины, как правило, глотали слёзы, мужчины увольнялись. Место новой работы обычно засекречивалось: партийная номенклатура заботилась, чтобы клеймо следовало за человеком.

Директор подбирал в коллектив нестроптивых учителей, и мне, жене завуча, удавалось иногда увильнуть от партийно-профсоюзных собраний. Но, каким бы покладистым коллектив ни был, он всё же замечал, что жене завуча делается послабление, так что политинформации «по текущим событиям» приходилось проводить и мне. Их находили «обстоятельными и полными», но, готовясь для галочки, я, как сдавший экзамен студент, тут же забывала, о чём рассказывала.

Наступала весна. Я с тревогой ждала лета, напрягаясь, чем бы занять семью в отпускное время. Поделилась мечтой с Валентином: «Хорошо б – машина была! С детьми по грибы или на реку могли б отправиться».

– А деньги? – удивился он. – Да и… машины в магазине не купишь.

– В Москве, говорят, на автомобильных рынках можно дёшево купить подержанные. Не хватит денег – займём.

– Не боишься?

– Чего?

– Мало ли!.. А если к какой «зазнобе» уеду?

– К «зазнобе» можно и без машины уехать.

– Оно, конечно, – виновато обнял он.

Вскоре Валентин отправился вместе с Борисом на поезде в Москву. Небритые и похудевшие, они вернулись на машине. Внеся разнообразие в нашу жизнь, событие это несколько всколыхнуло её. Дети от счастья прыгали, а у нас появилась другая забота – гараж. Валентин убеждал, что лучшего места, чем двор его стариков, не найти, и я согласилась. Деньги, собранные, в буквальном смысле, от экономии на спичках, были вложены пусть и не в новую, но всё же дорогую для нашего кармана вещь – оставалось её беречь. Наняли каменщика, и через неделю во дворе стариков вырос маленький домик с крышей – гараж из светлого кирпича.

Дело оставалось за малым – приобретением водительских прав. Шесть месяцев всё наше свободное время уходило на курсы – я настояла, что тоже буду учиться. Вождение давалось с трудом: Валентин выходил из машины обессиленным и потным. Мне садиться за руль не разрешал: «Напрактикуюсь, а потом и ты будешь». Я строптиво возражала, что мне, как и ему, нужно лишь «навык нарабатывать».

Ключи были всегда при нём, машина находилась у стариков, так что мои права оставались правами на бумаге. Он ездил на работу, в город, – я ходила пешком. Соседка иронизировала:

– Гляди, Адольфовна, как бы Степаныча не проворонила. Я уже не раз видела, как он библиотекаршу из города вёз.

– Они коллеги. Ну, подвёз – и что с того? – для отвода глаз оправдывала его я.

С машиной он становился совсем неуловимым,