– А как прикажете «контролировать»? Бежать за ним? Так не поспею. Дай… мало ли у завуча дел? Директор тоже часто отсутствует. Они – администрация, у них свои дела.

– Молодец женщина, правильно рассуждает, – хвалит С.

– Слишком самоуверенна, – замечает 3.

«Не знают, что уже давно внутри всё надрывается и плачет, что самоуверенность эта – показная, что в столовой обедаю из протеста, чтоб задумался, чем вечером накормить детей», – думаю я, медленно и тихо вышагивая в мужской компании. В школе усаживаюсь за тетради. Внезапно распахивается дверь класса, и в ней появляется запыхавшийся дневальный:

– Посмотрите-ка, Адольфовна, в окно! Шо то за краля всё со Степанычем разгуливает?

По плацу, кокетничая, идут Валентин и библиотекарша Юриной школы Анна Н. Они заняты собою и никого не замечают. Она глазами пожирает его – он цветёт. Поглядывая из-за стола в окно, недоумеваю: «Что она здесь потеряла? Почему её пропустили?»

– Да библиотекарша это, – отвечаю как можно равнодушней, а в душе поднимается ярость: «Что их объединяет?»

– И чо он её так часто сюда приводит?

– Часто? – не удаётся мне скрыть удивления.

– Да-а, мы её уже все запомнили. В его кабинете подолгу закрываются. Не ревнуете?

– Нет, – показное спокойствие даётся с трудом.

– Ну и правильно – вы помоложче и покрасивше.

– Просто… ревность – плохой помощник.

– А моя, – смеётся он, – кабы увидела таким влюблённо расхаживающим, такое б подняла! Не посмотрела б, шо люди кругом.

– Не мешайте. Надо успеть тетради проверить.

– Ну да, – соглашается он, – только вы работаете, а он разгуливат, – и, закрывая дверь, – от и пойми после этого интеллигенцию!

«Вышагивают… Как по Бродвею, – мучилась я. – Алю хотел Аннушкой назвать… Предлагал в баню её пригласить… У подъезда всё крутится… Да не она ли тогда вечером приходила?» – подозрительно выстукивали догадки. В измену верить не хотелось, наводить справки через дневального было унизительно. «И как он может со мною спать? Признался бы – знала б, что делать! В спецчасть сообщить?.. Её не будут пропускать через вахту, но репутация Валентина!..» – и, не приняв решения, прятала от всех как подозрения, так и страдания.

А потом была унизительная пятница середины декабря. У меня простуда, и я, как говорили, «сидела на больничном». Валентин собирался в город.

– В город? Зачем? – тихо интересуюсь я.

– Надо, – удивлён он.

– Никуда ты не поедешь. В субботу нет ни совещаний, ни уроков.

– А я говорю, что дела.

– Какие?

– Тебе о них знать не нужно.

– Раз мне «знать не нужно», не пущу.

– Не пустишь? – издевательски смотрит он. – Интересно, как? Да я оттолкну тебя!

– Силы твои, конечно, с моими не сравнять – оттолкнуть можешь, но… я вслед поеду! На этот раз прослежу, какие-такие у тебя «дела».

– Ты-ы – поедешь следом? А дети?

– Это и твои дети. Почему они одну меня интересовать должны? Я тоже могу беззаботной быть.

– Ты же болеешь!

– Ну и что!

Он одевается и выходит – я за ним. Повсюду: в автобус, из автобуса, в закусочную, из неё, и просто по улице – я, как постылый пёс, молча следую за ним. Униженная и противная самой себе, плетусь из последних сил, лишь бы наконец-то удостовериться. Преследование ему надоедает, и он останавливается:

– Сколько можно? Хватит, езжай домой!

– Только, если и ты поедешь.

– Я опоздал – ты мне день испортила.

– А ты – мне. И не один. Хватит, Валентин, меня дурить, поедем – дома поговорим.

– Не поеду.

– Юра скоро мз школы придёт – у него ключа нет.

– Вот и езжай.

– Валентин, прошу тебя – я устала.

Проходившая мимо женщина удивлённо останавливается:

– И что ты в нём нашла? Себя не ценишь! Стала бы я с такой внешностью унижаться!

– Давай в закусочную зайдём – проголодался, – смутился он.

– Купи беляши, пожуй.

– Я выпить хочу.

– Ну, купи бутылку – дома выпьешь.

– Не хочу дома – хочу сейчас. Поеду, если со мной в закусочной выпьешь.

– Ты же знаешь – мне нельзя!

– «Нельзя»! Всё нельзя да нельзя, а я с тобой хочу.

– Хорошо, выпью, только дома. Поехали скорей. Юра в квартиру не попадёт, да и Алёнушку из садика брать скоро.

В начинающихся сумерках короткого зимнего дня еду с ним в автобусе с чувством оплёванного и раздавленного человека, казнюсь: «Ну, и что? Чего добилась? Покуражился. Противно». При подходе к дому во мне всё заныло: ребёнок, фигурой похожий на Юру, пытался у подъезда прилечь на скамейку. Я издали близоруко прищурилась:

– Мальчик, ты что на морозе пристраиваешься?

– Вы где это пропадаете? – плачет он голосом Юры. – Я ждал, ждал под дверью – устал. Вышел посидеть.

– Почему ни к кому из соседей не попросился?

– Неудобно.

– Пойдём, сын, – за затылок заводит его подошедший Валентин и, открыв дверь квартиры, – заходите, а я за Алёнушкой схожу.

Задыхаясь от сдерживаемых рыданий, наскоро готовлю ужин. «Бедные дети! Уверенные в любви, они не догадываются, какая между родителями разгорается драма. Сумела ли я предотвратить её? Другого раза не выдержу».

Валентин привёл Алёнушку, и душа отогревалась, что семья в сборе. Как любящий муж и заботливый отец, он помогал укладывать детей, и я блаженно млела. И вот уже дети уложены. Он уводит меня на кухню:

– А теперь наше с тобой время. Ты обещала выпить.

– Выпей, сегодня я не против.

– Один? Мы так не договаривались.

– Ты же не хочешь моей смерти?

– С одного раза ничего не будет.

– Почти год, Валентин, я страдала в больнице. Маленький Юра рос без родителей – ты в своё удовольствие гулял, ни о ком не думал. Теперь у тебя двое детей, но ты продолжаешь в том же духе. Чего ты хочешь? Развода? Так скажи прямо – не юли.

– Я выпить с тобой хочу.

– Да не буду я пить!

– Так-то ты обещание сдерживаешь? Если б я знал, не уехал, – и, помолчав, поднимается, – пошёл я.

– Уйдёшь – больше не приходи. И впредь, если без всякой причины будешь исчезать, не стерплю. Как только факт измены раскроется – всё! Так и знай! Сейчас живу по принципу: «Блажен, кто верует». Разумеется, в честность «верится с трудом», но всё же… Отношение ко мне и к детям мне непонятно. Убеждаю себя, что ты не родился готовым отцом, что ещё только учишься им быть, поэтому терплю – в измене не уверена. Часто думаю, что ты просто зачем-то досадить мне хочешь. Только не пойму – зачем?

– Ты считаешь себя лучше других.

– Я не давала повода для таких мыслей, или ты поддеть