Он сердито убеждает, что в голове моей «засела дурь» и что её надо оттуда выбросить. Замолкаю, но остаюсь «себе на уме». К полудню следующего дня дежурю у дверей больницы. Подъезжает «скорая».

– Вы за кем? – подбегаю я.

– За ребёнком из инфекционного, – ковыряется в носу сестра, и я понимаю, что она приняла меня за свою.

– Ас ребёнком что?

– Вам лучше знать, – недоумевает она и, видя мои округлённые глаза, поясняет, – подозрение на дизентерию.

«Спокойнее… Не вызвать бы подозрений… Откроют – войду». Сестра «скорой» подходит к дверям и ключами стучит о железную ручку. Санитарка открывает дверь. Решив, что мы вдвоём, она впускает и меня. «Мы за ребёнком с подозрением на дизентерию», – подаёт сестра бумаги.

– Заходите, – принимает санитарка документы и, разглядывая их, поднимается по лестнице на второй этаж.

Унять бы напряжение и внутреннюю дрожь!.. Лихорадочно обдумывая дальнейшие действия, смелею – отворачиваюсь от сестры, засовываю руки в карманы пиджака и решительно направляюсь к лестнице.

И вдруг – на площадке второго этажа появляется санитарка с Алёнушкой!.. Она испуганно сидит на казённых руках. Они спускаются. Хочется броситься навстречу. Сердце моё, казалось, вот-вот выпрыгнет… На голом худеньком тельце грубая шерстяная кофточка, на головку криво брошена шапчонка, на нижней части тельца – ничего, кроме лёгкой пелёночки.

– Почему ребёнок голый? – строго спрашивает сестра «скорой».

– Да она ежеминутно с…т! – отвечает санитарка, спускаясь.

Заметив маму, Алёнушка страдальчески замычала, тыкая в меня указательным пальчиком правой ручки.

– Тю, ожила! – недовольно удивляется санитарка.

Я вся – ком нервов. Напряжённо слежу… Показывая на меня, Аля всё пытается привлечь внимание санитарки. «Не отдаст», – догадываюсь я.

– Вы ребёнка не собрали! – опять замечает сестра.

С видом постороннего человека подхожу ближе. Алёнушка радостно тянется ко мне, и сестра «скорой», чтобы не дать ей упасть, протягивает руки, но я выбрасываю свои и перенимаю её. «А это кто?» – грубо вопрошает санитарка и, видя, как поднимаются плечи сестры, начинает отбирать ребёнка. Мы обе тянем… Алёнушка дико кричит, изо всех сил цепляясь за мою шею.

– Вы её травмируете! Отпустите! – властно приказывает сестра, и санитарка подчиняется.

Алёнушка успокаивается – я расстёгиваю пиджак и закрываю ей ножки.

– Что здесь происходит? – выбегает врач и, узнав от санитарки, что незнакомая женщина «хочет украсть девчонку», приказывает. – Сейчас же верните ребёнка!

– Ни-ког-да! Теперь уже ни за что!

– Я в милицию позвоню, – и, сделав жест в пол-оборота, собирается уйти.

– Вот и хорошо – звоните! Идите, идите!

– Да вы кто такая? – останавливается она.

– Мать, и никогда уже никому теперь её не отдам. Если её и положат, то только со мною!

– Ма-ать? Чем вы это докажете? Где документ?

– Дома документ. Сомневаетесь – можете со мной поехать!

– Почему тогда разрешили увезти ребёнка?

– Я не разрешала – меня дома не было. Это муж разрешил.

– Похоже, правду говорит, – вмешивается сестра «скорой». – Посмотрите: ребёнок успокоился и принял её.

– Не-ет, они ещё и сомневаются!

– Что же делать? Ситуация, – растерянно обращается врач к сестре.

– Что делать? – удивляюсь я. – Увозить с ребёнком! И верните вещи – распашонку, колготки, носочки, одеяльце. Натянули шерстяной свитерок на голое тельце, – конечно, ребёнок плакать будет!

Они недоумённо переглядываются, и сестра велит поскорее оформлять бумаги. В инфекционном отделении, куда нас привезли, детей держат отдельно от родителей. В небольших «боксах» – шесть кроваток. Для меня не выделено ни спального места, ни еды – по бумагам ребёнок значится один.

Из родителей нас двое. Чтобы ночью не слышать детского плача, вторая мамаша берёт своего ребёнка к себе. У меня такой возможности нет, поэтому перед сном мою в боксе пол, выпрашиваю матрац, бросаю его перед кроваткой Алёнушки и коротаю ночь с больными – вставать приходится ко всем детям. Девочка моя оживает, становится весёлой и жизнерадостной – я тускнею и держусь из последних сил. Забавляя её, вымученно улыбаюсь – скрывать личную боль всё труднее и труднее.

Через две недели нас выписывают. С тихой Алёнушкой на руках еду в автобусе, чувствуя, как силы уходят и воля слабеет. «Только бы не уронить», – безвольно думаю я. В это время откуда-то из живота подкатывает тошнотная волна, и руки безжизненно обвисают.

– Помогите! Женщине с ребёнком плохо! – очнулась я от крика.

Кто-то пытается взять Алю – она в испуге кричит, и её опускают рядом с моим сиденьем. «Господи, помоги доехать». В нос суют нашатырь. Сориентировавшись, что на следующей остановке выходить, мобилизую волю и поднимаюсь. Знакомое лицо берёт Алю за руку и ведёт за мною – помогает. Выйдя из автобуса, с трудом узнаю соседку.

Валентина, как обычно, нет, Юра ещё в садике. Но мы (и это наше счастье) дома. Тошнота, как только зашла в туалет, прорвалась, будто кто её сдерживал.

Было ясно, что уберечься от дизентерийной палочки не удалось – высокая температура, жидкий стул, рвота. Понимая, что меня надо изолировать, жду Валентина с Юрой. Они приходят поздно. Валентин вызывает «скорую», и меня увозят в больницу, что недалеко от нашего дома.

Неделя – в туманной дымке. К концу второй медсестра посочувствовала, что дети растут «без ласки и заботы матери». А когда я рассказала, в каких условиях выхаживала малышку, она тоном заговорщицы предложила:

– Хотите на выходные домой?

– Но как это сделать?

– Главное, чтоб врач не узнал. Выпущу Вас, как стемнеет. Предупрежу дежурных. В понедельник пораньше вернётесь, а лекарство с собой возьмёте.

В густых уже сумерках, около десяти вечера, радостно нажимаю на родной звонок. Открывается дверь, и я вижу идиллическую сцену – сияющий Валентин со спящей на руках Алёнушкой. Глянул на меня и изменился в лице – вместо прежнего блаженства, гнев и удивление.

– Ты-ы? Сбежала?.. – отступает он.

– Т-с-с! – пьяно прикладываю я палец к губам. – Меня на выходные отпустили, но об этом никто не должен знать. Какие вы хорошенькие! – устремляюсь я к ним, чтобы обнять и взглянуть на спящую Алю.

Он отступает ещё дальше.

– Проверить надумала? Специально сбежала?

– Тише, – трезвею я, – девчонку разбудишь. Ты, похоже, не рад, а я соскучилась… Так медсестру благодарила, что отпустила! Так торопилась застать вас бодрствующими! Мне бы помыться.

– Подожди тут, отнесу её, – уходит он с Алей.

Оглядываю коридор – кругом чистота и порядок: «Всё-таки я бываю к нему несправедливой». Моё самобичевание прерывает злобный за спиной голос.

– Уходи! Не надо нам твоих микробов!

– Да ты что – какие микробы? Я практически уже здорова! А что лекарства пью… так это, чтобы осложнения не было, чтобы выздоровление закрепить. Вымоюсь, оденусь во всё домашнее, одежду на балкон выложу – в понедельник