А там, где было лётное поле, где недавно стояли копны и скирды соломы, не оказалось ни одной скирды. Там разбегались и взлетали наши истребители. Вот несколько самолётов набрали высоту и врезались в немецкие волны. Послышался треск. Один немецкий самолёт, потом другой задымили, вспыхнули и стали падать. Немецкие истребители налетели на наши, и началась такая карусель, что не разберёшь, где кто. Волны немецких самолётов смешались. А с земли всё взлетали и взлетали наши «ястребки».

Несколько фашистских самолётов отделились и стали бомбить лётное поле. На поле один за другим вырастали огромные чёрные грибы.

Откуда-то сверху на немецкие бомбовозы свалились три истребителя со звёздами. Вот один бомбовоз, завывая, пошёл к земле. Он грохнулся так, что на нашем чердаке все балки заскрипели. Вот другой перевернулся и колом пошёл вниз.

Но и наш истребитель вспыхнул, завертелся и, оставляя за собой чёрный дымный хвост, упал в лес. Лётчик из этого самолёта выбросился с парашютом. Но едва раскрылся белый купол, как тут же вспыхнул. И лётчик камнем полетел к земле.

Я вспомнил, как шли к лётному полю мой отец и дядя Дима. Значит, это они сейчас дерутся с немцами в небе. И, может быть, у кого-то из них сейчас загорелся парашют. Мне стало страшно за отца, за дядю Диму, за всех наших лётчиков. Я заплакал.

– Ты чего плачешь? – испугался Санька.

– Там мой папа! И дядя Дима! – закричал я.

– Правда? – удивился Санька. – Так ты смотри, смотри, как твой отец Москву и нас всех защищает. Смотри!

Я сквозь слёзы стал смотреть.

Из леса, из нашего знакомого леса, выкатывались и взлетали всё новые и новые истребители. Немецкие бомбовозы уже давно смешались. Уже нельзя было разобрать, где наши самолёты, а где фашистские. А бой всё продолжался. То на одном краю карусели, то на другом какой-то самолёт начинал дымить, потом накренялся и шёл к земле. Грохот, треск и рёв стояли такие, что я почти совсем перестал слышать. А Санька то и дело торжествующе кричал:

– Есть! Ещё один бандит отлетался!

Слёзы у меня совсем высохли. И хоть было страшно, я высунулся в окно, чтобы лучше видеть воздушный бой.

За немецким бомбовозом погнался наш истребитель. Он уже почти догнал его, но он, наверно, не видел, как за ним самим гонится немецкий истребитель. И Санька, и я затаили дыхание: мы поняли, что немец сейчас собьёт нашего. Но тут откуда-то вынырнул ещё один наш истребитель и врезался в немецкий. Оба вспыхнули. И двумя огненными комками помчались к земле. Почти вместе с ними рухнул немецкий бомбовоз.

Перед глазами у меня всё перемешалось. Я уже ничего не понимал. Мне казалось, что это по моей голове бьют большие тяжёлые взрывы.

– Бегут! Бегут фашисты! – кричал Санька. Он даже заплакал от радости.

Я взглянул на небо: немцы улетали, за ними гнались наши истребители.

Мы слезли с чердака. Во дворе ещё долго обсуждали воздушный бой. А когда посмотрели на лётное поле, то самолётов там не было – опять стояли копны и скирды соломы. Но мы знали, что лётная семья рядом. И в обиду нас не даст.

Вечером мама и бабушка опять плакали. Маме позвонил отец в госпиталь и сказал, что он легко ранен. Остаётся в строю. А дядя Дима погиб. Спасая моего отца, он таранил немецкий истребитель и не смог покинуть самолёт. Значит, это его я видел, когда он горящим комом летел к земле. Дядя Дима. Большой, добрый дядя Дима!

СЛОВО ОТЦА

Теперь я знал, что отец мой рядом. Поэтому легче было ждать его возвращения. Я не удивился, когда, вернувшись однажды с улицы, застал его дома. Он зашёл попрощаться: его часть улетала на запад, громить отступающих фашистов.

Отец был весёлый. Празднично светились в его петлицах алые кубики – он стал старшим лейтенантом. Празднично горел на его гимнастёрке орден.

Отец как будто совсем не был опечален тем, что улетает от нас. Я вспомнил налёты, бомбёжки, воздушный бой. В груди у меня что-то защемило, и я спросил отца, кто же теперь нас будет защищать.

– Москву мы защитили от фашистов, – сказал отец. – Теперь надо освобождать от фашизма всю землю.

Надо!

Это слово отца я хорошо знал. Если он сказал «надо», так оно и будет. Потому что он – военный лётчик. У него большая лётная семья. И в этой семье – и те, кто давно летал, и те, кто летает, и те, кто только будет летать. Как я, когда совсем вырасту. Поэтому у отца и у всей лётной семьи такое железное слово «надо». Наверное, пора и мне привыкать к нему.