Усатая морда склонилась ниже. Рельефный нос, иссеченный складками, с шумом вздохнул. Монстр сильнее оскалил пасть и неожиданно приподнял лапу. Мышь, не веря в свое счастье, вскочил, рванул прочь от ужасного чудовища, но не тут-то было: удар второй лапы снова уронил на землю, прижал сильнее прежнего.

Еще один удар переворачивает, подбрасывает в воздух. Мышь с криком кувыркается и падает. Еще удар — и снова кувырок, удар, резкий взлет вверх и падение.

Измочаленный Мышь уже плохо соображал, что происходит, а монстру наконец наскучила игра. Он вдавил свою игрушку в изрытую землю, словно хотел выдавить начинку. Рывком наклонился и сомкнул пасть.

«Ну вот и всё», — подумал Мышь.

* * *

Мявкающий вопль с жалобным повизгиванием взбодрил лучше и быстрее, чем хлесткая оплеуха от кого-нибудь, вроде Гадкого Лиса, разряд статического электричества прямо в нос, и неожиданное выдергивание волосков из ушей вместе взятые. Лапа, что вдавливала в пыль, ослабла, но Мышь не торопился убегать. Его заворожила впечатляющая и одновременно невозможная картина: Хитрый Хвост с мечом наперевес, в стальной банке набекрень, с опущенным забралом и воплем, что позже многие будут называть не иначе как Безумным Кличем Рыцаря по имени Хитрый Хвост, а другие — Визгом Спешащего, но не Успевшего в Кусты, в окончании немыслимо высокого прыжка вонзает меч прямо в нос чудовищу. Кот отдергивает морду, бьет себя лапами по носу, не в силах избавиться от колкой занозы. Теперь монстру совсем не до игр.

— Бежим, — бросил Лис и, не дожидаясь ответа, рванул прочь от беснующегося кота.

Мышь не стал спорить, а побежал со всех ног, не отставая.

Бежали долго, позади всё не затихало жалобное мявканье. Чуть погодя Лис стянул с головы шлем и перекинул Мышу. Тот поймал, хотя не собирался, повертел в руках неудобную, жестяную побрякушку и кинул обратно. Лис тоже поймал, раздраженно зашипел и теперь уже размахнулся для броска. Банка больно ударила Мыша по голове и скатилась прямо в руки.

— Ты чего кидаешься? — не выдержал он.

— Мне надоела эта штука, — ответил Бессовестный Лис. — Она тяжелая и неудобная, твоя очередь нести.

— Почему это? — растерялся Мышь.

Хитрый Хвост посмотрел с осуждением и сказал:

— Я тебя спас, вообще-то.

— Ага! Только сначала бросил, — закричал Мышь в негодовании. — Что, совесть замучила, раз вернулся?

— Кто замучила? — не понял Лис. — Совесть? Никого она не мучила, меня уж точно. Я даже не знаю, кто это такая.

— Да что с тебя взять, Гадкая Лиса, — махнул лапой Мышь.

Дальше бежали молча. Потом молча шли, потом плелись, тоже молча, а потом сил двигаться совсем не осталось. Они уселись рядом с мягкой резиновой стенкой в два лисьих роста высотой и в три мышиных длиной. Подобные штуки всё чаще встречались по пути. Лис с Мышем не особо обращали на них внимание, больше заботясь о расстоянии между ними и Монстром из Глубины.

Хитрый Хвост в изнеможении прикрыл глаза и навалился на резинку. Мышь молча смотрел на него, явно хотел что-то сказать, а может быть, и спросить, но никак не решался.

«Да что же я? Это же он меня бросил, а не наоборот», — подумал Мышь.

— Ты зачем вернулся? — спросил он.

Хитрый Хвост приоткрыл один глаз, потом второй, затем закрыл оба, хмыкнул и промолчал. Мышь подождал ответа, потом ещё подождал, затем вдруг сказал:

— Спасибо тебе.

— Мне кажется, я зря геройствовал, — на этот раз Хвост ответил. — Ты говорил, что тебя уже съедали, и ничего не случилось, судя по всему.

— Ха! «Ничего не случилось», — передразнил Мышь противным писклявым голоском, — «судя по всему». Я тогда умер, если что, перестал существовать, а потом родился вновь.

— И сейчас бы родился, чего ты ерничаешь?

— Но ведь никто не знает, вернёт ли тебя Большая Рука на полки или нет. Сколько нас было — и не перечислишь: Кривая Морда, Круглый Жбан, Собачка — моя любимая поделка, кстати. Никто не вернулся.

— Грустно, — сказал Лис с ехидцей.

— Зря ты вот так, сам побываешь в подобной передряге, поймёшь.

— Как будто этой недостаточно, — проворчал Хитрый Хвост.

— Знаешь, — Мышь не обратил внимания на ворчание, — Иногда Большая Рука забирает кого-то из необычных, потом возвращает, лучше, чем прежде или совсем другими, а иногда не возвращает. Вообще.

Он замолчал, но время от времени косился на Лиса — вдруг тот всё-таки ответит, ну что-нибудь восхищённое, вроде «Мышь — ты такой умный, так много знаешь», а он бы сказал: «Да ладно, чего уж там, поживи с моё-то». Но Лис молчал.

— Мне правда не стоило возвращаться, — сказал он наконец.

Мышь вскинулся обиженно.

— Но и бросать тебя тоже не стоило.

— Честно, я не удивлён, что ты убежал, не даром тебя прозвали Хитрый Хвост.

— Да, но ведь не Подлый, правда?

* * *

По пути от последней стоянки до башни, что скрывалась в тумане, ничего не произошло. Решётчатая, изогнутая конструкция почти упиралась в нижние уровни полок как раз в том месте, где на тонких нитках строп свисал Лётчик с шариками. Его ноги касались стального колпака, в недрах которого скрывалась стеклянная колба. Временами она вспыхивала ослепительным светом, корпус нагревался, и Лётчик с шариками подгибал ноги, чтобы не обжечься. В эти моменты он не был особенно вежлив и был склонен ругать Большую Руку и собственное нелепое положение.

Мышь назвал кривую железяку лампой. Честно сказать, Лис с трудом запоминал странные названия. Слова «монитор» и «лампа» звучали для него как нелепый набор звуков. Если бы Мышь говорил вместо них «Кря-Кря» или, к примеру, «Жмяк-Жмяк», ничего особо не изменилось бы.

Подъём на железяку занял от силы пару часов, однако же само путешествие вышло длительным, и в деревню вернулись, когда большая жёлтая штука за облаками давным-давно погасла. Лётчик, по случаю холодной поверхности под ногами, был чрезвычайно мил и любезен. Он по очереди поднял странников на нижний уровень, оставалось только дойти до холмов и не потревожить по пути какого-нибудь любопытного жителя, страдающего бессонницей.

Не сговариваясь, дошли вместе до последнего холма, ведь по законам жанра путешествие должно завершиться именно там, где и началось. И в этом месте стоило бы поставить точку, вот только на холме наши герои встретили Трубадура.

Он сидел на самой вершине, сложив голову на колени, сидел уже давно, и, если с путешественниками за это время случилось очень многое, то с ним не произошло совершенно ничего, кроме постепенно стемневшего неба. Ещё он отлежал руку и слегка проголодался.

Трубадур грустил. Ему не удалось рассказать жителям холмов