Я посмотрел на старика, а потом огляделся вокруг. В комнате висела фотография, на которой он в молодости пилотировал аэроплан, и я готов был поспорить, что нашлось бы не так уж много людей, которые, пережив Вторую мировую войну, стали миллиардерами. Человек на фотографии был очень похож на младшего сына, который сейчас сидел перед ним. Младшему сыну, Оливеру, было за сорок, но он по-прежнему оставался в отличной форме и светился обаянием.

Окруженный толпой своих сыновей и дочерей, старик со странным выражением лица смотрел на них, особенно на младшего сына, и в этом взгляде читалось чувство горечи и обиды. Продолжая оглядывать комнату, я увидел охотничьи трофеи: оленьи рога, огромную медвежью шкуру, от зверя, которого он поймал на Аляске, – она расположилась на полу, занимая самое видное место в комнате.

– Я хочу попробовать поговорить с ним наедине, так что, если вы не возражаете, пожалуйста, выйдите за дверь, – объявил я.

Все немного растерялись, но, помня о моей репутации, они не нашли причин возразить, чтобы их не посчитали строптивыми и непочтительными. Старшая дочь старика, Келли, вышла первой, за ней последовали три сына, а младший, Оливер, закрыл дверь последним.

Я заглянул старику в глаза: его взгляд потускнел, когда ушли его дети, как будто погас яркий свет.

В тот момент я увидел у него в глазах абсолютно все его секреты.

Я тихонько прошептал ему на ухо одну фразу, после чего на его лице появилось выражение ужаса. А когда я произнес еще несколько слов, его лицо наполнилось гневом. Я полагал, что он был человеком сильной воли и не должен так легко поддаваться моему влиянию.

Я извинился, но что поделаешь? Через полчаса я толкнул тяжелую резную дверь, позвал слуг и велел им приготовить старику густой крем-суп, который он хотел. Дрожа всем телом, он сел на кровати, словно в предвкушении мести, и с каждым глотком супа как будто пил кровь своего заклятого врага.

Уверяю вас, вам никогда не хватило бы духа пробыть с таким стариком более четверти часа. Наевшись супа, он встал с кровати, взял ружье, нервно сжал в руках и сел на кровать, не решаясь выпустить из рук.

Его дети бросали на меня полные скепсиса взгляды, а я лишь уверял их, что силы воли старика хватит, чтобы прожить еще два-три года.

Разумеется, я забыл упомянуть, что не несу ответственность за его отношения с ними в течение этих двух-трех лет.

Они поинтересовались, что я ему сказал, но я улыбнулся и ничего не ответил. Мои дорогие друзья, я знаю, что вы хотите знать ответ, и я не буду вас томить.

Мои слова старику, который объявил голодовку, были такими: «Вы не должны чувствовать вину. Вы просто завидуете своим детям, которым еще жить и жить. Вы ведь наблюдаете за своим младшим сыном, не так ли? Он молод, похож на вас, и он сильный, крепкий, полный сил, не так ли? Вы завидуете им, ведь они все еще здоровы и полны энергии, в то время как вам, человеку, который дал им все, скоро придется покинуть арену жизни. Зависть – это вполне нормальное чувство. Почему старик должен хотеть медленно погаснуть, как свеча? Конечно, вы можете погаснуть. Но взгляните на все те ружья, на все те трофеи, что у вас есть, вспомните хорошие времена, которые у вас были, посмотрите на прекрасные коллекции, которые ваши дети собираются разделить после того, как вас не станет. Зависть и понимание того, что завидуют вам, – вот два стимула для жизни, и вам не нужно чувствовать за это вину. Вы можете не есть, но вы все равно лучше всех знаете, каким крутым и свирепым воином вы были в молодости. А теперь вставайте и позвольте этому молодому человеку на фотографии напомнить вам, что нужно делать. Живите как мужчина, побеждая ревность, побеждая старость, которая хватает за горло. И живите, живите дальше!

7

До свидания

После того как Энсон Вуд закончил свой рассказ, слушатели вежливо замолчали: всем было нечего сказать.

Наконец Линь Минхао медленно начал:

– Энсон, этот случай действительно отражает твой стиль. Ты копаешься во тьме, что прячется в сердце человека, и используешь ее как источник исцеления. Но не думаешь ли ты, что в итоге это только отрывает его от общества?

Энсон Вуд равнодушно пожал плечами:

– Ну и что? Главное для клиента – результат, не так ли? Результат – это то, что он снова ест, и я уверен, что он все еще сидит в своей комнате и бдительно охраняет свою коллекцию. Но это все, что помогает ему жить.

– Этот случай – ярчайший пример твоей темной психотерапии, но я никогда не стану ее сторонником. – Линь Минхао по-прежнему мягко улыбался.

– Но неужели ты думаешь, что найдется на свете человек с сердцем, пронизанным солнечным светом, полным добрых помыслов, в котором нет ни намека на тьму? Именно поиск абсолютного света вызывает больше психологических расстройств, и, когда я принимаю сущность тьмы и намеренно раскапываю ее, это, возможно, единственный способ спасения. Ты постарел, Линь Минхао, я вижу, что ты становишься все более упрямым. Я вижу, что скорее твои ученики видят больше возможностей, – рассмеялся Энсон Вуд, похлопав своего старого однокурсника по плечу, но его слова были острыми, как заточенные кинжалы.

В это время взгляд американца метнулся к Чэн Ю, и он, пройдя сквозь толпу, подошел к юноше, достал из кармана костюма визитную карточку и сунул ее в руку молодому психотерапевту.

– Молодой человек, вы мне очень интересны. Напишите мне, если у вас будет время. Я надеюсь, что однажды у вас найдется возможность приехать в мой исследовательский институт в США, – полушутя-полусерьезно сказал он.

Чэн Ю неловко держал визитную карточку – та обжигала ему пальцы, как огонь. Он оглянулся на учителя Линь Минхао и, покачав головой, протянул ее обратно Энсону Вуду. Все гости не сводили с них глаз.

– Простите, мистер Андерсон, я думаю, что я всего лишь ученик своего учителя и мне нужно его разрешение, чтобы принять приглашение.

Движения юноши были мягкими, а на лице читалось глубокое извинение.

Энсон Вуд был ошеломлен, но затем разразился густым смехом:

– Я бы очень хотел, чтобы у