Парень вернулся и проверил холодильник. Колбаса была, вот она, краковская, дед позавчера купил. Хлеба не было. Он прошёл по дому, подёргал окна – может, залез кто? Нет, в половине окон они зимние рамы ещё не выставили, а где перевели окна на летний режим, везде шпингалеты повёрнуты намертво. Никита проверил и дверь, которая вела на птичник – старую пристройку к дому, где когда-то держали скотину и птиц, а последние лет двадцать Горгыч сбрасывал всякий мусор. Но там в дверной засов был вогнан мощный железный болт.

Мальчик сел за стол. Чёрт знает что. Кто мог сюда ночью залезть и приготовить ему завтрак? Вадик? Тётя Алина?

Он взял бутерброд, сунул ноги в сандалии и вышел на двор. Роса ещё не сошла, и следы на траве оставались за ним чёткие и тёмные. А других не было. Никита добрёл до железных ворот. Туман затопил Гуляй-Гору. В его белом море исчезли и ближние дома, и поля, и леса, и низина, заросшая ивами, в которой лениво вилась речка Берёзовка, и молочная ферма, и трасса. Машин не было видно, только глухой шум долетал из глубины туманного моря. Шум усиливался, из тёмного оврага высунулись два столба рассеянного света, заворочались в тумане взглядом слепого Вия, потом сосредоточились на воротах, стали ярче и отчётливей.

Из оврага выехал серый уазик с синей полосой по боку. Никита вздохнул и откусил бутерброд. Участковый припарковался на склоне, у дикой яблони, и выпрыгнул из машины. Пошёл к Никите через луг, поправляя фуражку. Он её почему-то всегда поправлял. Велика, что ли?

– Привет, Никит.

– Здрасьте, Сергей Сергеич.

– Завтракаешь?

– Улики уничтожаю.

– Чего? – Участковый напрягся.

– Завтракаю. Хотите тоже, у меня ещё есть?

– Спасибо, я уже. – Участковый вздохнул и вынул чёрную папку. Вид у неё был невеселый. Ничего хорошего от чёрных папочек ждать не надо, это Никита давно понял, после первого визита к директору школы за драку в третьем классе. И сейчас он догадался, что участковый вряд ли сообщит ему что-то приятное.

– Я вот зачем приехал… Я тут вообще проезжал по вызову и решил заскочить… – Сергей Сергеевич замялся. – Прими, в общем, соболезнования. По поводу Валерий Георгиевича.

Никита кивнул. В носу у него защипало, но он резко утёрся рукавом.

– Я вот зачем… – Участковый поворошил распечатки в папке и захлопнул её раздражённо. – У тебя родственники есть? Тётки, дяди?

– Вроде нет, – пожал плечами Никита. – Дед не рассказывал.

– Ага, ага… и я вот не нашёл. Но, может, есть у него в записных книжках там? Номера, адреса?

– Я посмотрю, – сказал Никита. Он уже догадывался, но пусть это будет не так, пусть Сергей Сергеич просто так приехал. Пусть он не говорит.

– В общем, я это к чему. – Участковый выдохнул. – Дед у тебя опекун был, единственный. Раз его нет, мы тебя пристроить должны.

– В смысле пристроить? – обалдел Никита.

– В детский дом, – сказал участковый. – По закону ты несовершеннолетний.

– Не поеду я никуда, – запротестовал Никита. – У деда пчёлы. Скоро роиться будут. Картошка ещё. Куда я от картошки?

– Да, блин, какие пчёлы! – Сергей Сергеич снял фуражку и протёр зарождающуюся лысину. – Тут ещё с наследством разбираться сто лет, – пробормотал он себе под нос. – Вот же дал Горгыч, столько дел на него завязано…

– Чего?

– Я говорю, ты не можешь сам жить! – переключился Сергей Сергеич. – За тебя взрослые должны ответственность нести. У тебя ни денег, ни паспорта.

– Мне через два месяца четырнадцать, – упёрся Никита. – Паспорт будет.

– Так, Никит, давай без ерунды, – строго сказал участковый. – Закон есть закон. Станешь совершеннолетним, всё твоё будет. Никуда не денется.

– Это когда?

– Ну, года через три.

– Да тут дом развалится, – возмутился Никита. – Пчёлы передохнут, всё зарастёт нафиг.

– Давай без дискуссий. – Участковый надел фуражку. – Я чего приехал? Сказать, чтобы ты вещи собрал, какие тебе нужны, документы там – и свои, и деда. Мы с опекой сегодня вечером приедем и тебя отвезём.

– Куда?

– Сначала в центр временного содержания. Потом оформим документы и в детский дом.

– А зачем?

– Ё-моё, ты снова! – Участковый снял фуражку. – Никит, я вот серьёзно: сейчас тебя в машину запихну и отвезу в отделение. К нему по-человечески, а он…

– Я про этот ваш центр… – сказал Никита. – Зачем мне туда?

– Так положено. Кормят там, одежду стирают, лечат, если больные. Туда всех детей помещают, кто без присмотра, бездомных, кто бродяжничает.

Никита обвёл рукой двор и дом и проникновенно сказал:

– Сергей Сергеич, так я не бездомный.

Участковый нервно надел фуражку.

– У нас стиралка есть, в холодильнике продуктов полно, – укреплял свой успех Никита. – Куда я отсюда денусь? Можно я тут пока поживу, пока вы там свои документы будете оформлять?

Сергей Сергеич вздохнул.

– Мне твоё свидетельство о рождении нужно, оригинал.

Никита без запинки выпалил:

– Так оно в школе.

– Да? Ну ладно, позвоню им. Учти, через два, максимум три дня мы с Людмилой Петровной приедем за тобой.

– Это та, что ли, крашеная? – прищурился Никита.

– Не крашеная, а мелированная, Узов, – твёрдо сказал участковый. – Она тебя тоже помнит. Как вы в позапрошлом году с Вадиком Мурашёвым на ферму забрались и коров из баллончика раскрашивали. Всё, я поехал. Два дня, Узов.

Участковый пошёл к машине. Никита смотрел, как уазик разворачивается и исчезает в редеющем тумане. Потом вернулся в дом и сел доедать второй бутерброд. Непривычная холодная сосредоточенность, которая пришла к нему во время разговора с участковым, исчезала. Что делать дальше, парень совершенно не знал. Поэтому пошёл снова спать.

2. Клад Николая Фёдоровича

Когда Ульяна проснулась, в ладони у неё лежала щепка. Продолговатая, узкая щепка сухого дерева. Уля её понюхала – пахло пылью и чуть заметно сосной. Девочка закинула щепку за кровать и забыла. Дом принимал новых жильцов, согретый их теплом, потрескивал и расширялся. Дом дышал. Неудивительно, что сыпалась всякая дрянь.

За завтраком Уля завела светский разговор. Сначала они обсудили неожиданный ночной холод и удивительные туманы, которые затопили участки этим утром. Яблони за окном смутно выступали из белизны, а забор и дорогу и вовсе было не разглядеть. Сквозь лесные верхушки солнце протянуло золотые пальцы, и туман стал редеть, поддаваться под их давлением и таять. С погоды они свернули на дедушкину жизнь. Не сказать, чтобы бабушке была очень интересна эта тема, но игнорировать Николая Фёдоровича, сидя