— Закрой за мной, — шепнул я.

— Коль! А может, не надо? Ты же сам говорил, что Валя не хотел…

Я открыл низкое окно и вылез на двор.

В открытом окне белело Сонино лицо. Я махнул рукой: «Закрывай скорее!» Соня тихо всхлипнула и закрыла створки.

Пока я был дома, на улице все поменялось. Последние дни дул сильный ледяной ветер, закручивал песок и бросал морозную крошку в лицо. Сейчас ветер стих, потеплело, и с низкого неба пошел снег. Хлопья тихо опускались на землю. Иногда они сцеплялись в легкие комочки и кружились. Я высунул язык, поймал снежинку и выпил первый снег.

Помня о патрулях, я старался обходить места, освещенные фонарями. Улицы были такими пустынными, что не верилось, будто кто-то, кроме меня, есть в этом городе.

Так же тихо и пустынно было у Афончикова. Я остановился. Неужели я опоздал? Или неправильно прочитал записку? Я сунул руку в карман, в другой — записки не было. Наверно, я случайно достал ее вместе с бумажкой, где было записано название лекарства, и выронил.

Я чуть не заплакал. Что мне было делать? С позором идти назад? Эх, ты…

— Николай, ты? Иди сюда!

Это был Валин голос. Вернее, шепот. Валя выглядывал из подворотни, где был вход в пекарню рядом с магазином. Я бросился к нему.

Их было трое: Валя, Сережа Краснов и Васька Соломатин.

— Ты все-таки пришел, — не то укоризненно, не то уважительно сказал Валя. — Как ты сбежал-то? Никто не видел? А если искать будут?

— Не будут, — сказал я.

Васька усмехнулся:

— Ну-ну. Боевой шпингалет.

Вот Васька-то здесь зачем? Валя его защищает, а сам не знает, что Васька — вор. Разве можно с такими водиться? Но было поздно.

— Все, — сказал Валя. — Время. Больше никого не ждем. Кто смог и хотел — пришел. Теперь делимся на пары. Вася с Сергеем, я с Николаем. Вот вам листовки и клей.

Он протянул одну баночку, пахнувшую еще теплым клейстером, Сергею, другую дал мне.

— Один мажет, другой клеит. Так быстрее. Начинаем с Театральной площади, и спускаемся по Садовой к рынку. Там больше всего народу бывает. Только под фонари не лезьте.

— Не учи ученого, — ввернул Васька. Вечно лезет!

— Когда закончим, расходимся сразу по домам. Встретимся уже завтра. Пошли. Васька, ты выходи, мы пойдем за тобой. Если что, свистни.

Вот это было по-настоящему! У меня даже страх прошел от гордости, что я выполняю настоящее опасное задание. Лучше, конечно, если бы мы взорвали что-нибудь, но для начала и это здорово! И как Валя все хорошо подготовил: и листовки, и клей.

Валя показывал, где мазать, и приклеивал листовки. Я не знал, что там написано, но видел, что слов много. Когда он успел столько написать? Ему, наверно, Сергей помогал. Сергей и Васька были уже на Садовой. «Давай поторопимся, — шепнул Валя. — Клей замерзнет». А мне совсем не было холодно. Снега нападало столько, что он похрустывал под ногами. От него пахло арбузом, а от клейстера — противным овсяным киселем, который иногда варила бабушка.

Мы постепенно догоняли ребят. Я решил рядом с Валиными листовками повесить свои и чуть замешкался. Валя пошел вперед. Я наклеил две своих листовки и вздрогнул от свистка и криков. Потом впереди раздалось несколько выстрелов. Рядом оказался Валя.

— Беги туда! — крикнул он и показал в переулок. Я побежал. Крики и выстрелы прекратились. Я обернулся, чтобы посмотреть на Валю. На снегу копошилось несколько человек.

— А-а! Сволочь! — застонал кто-то и выругался.

Потом один из тех людей побежал ко мне. Я бросился по переулку. Вдруг оказалось, что бежать очень трудно, мешали валенки. Наверно, я бабушкины по ошибке надел. Я на бегу сбросил их. Стало легче. Но тот, сзади, не отставал. «Стой! Стрелять буду!» — крикнул он. Раздался выстрел. Я бежал, а тот был все ближе, я почему-то знал, что он догоняет меня. Снежинки, летевшие мне в лицо, стали круглыми и красными, и я боялся упасть.

С разбегу я ударился во что-то шершавое и большое. Какая-то сила подняла меня и швырнула вправо, за угол дома и прижала к стене.

Длинный палец прижался к губам, а глаза были такими, что я только кивнул. Герхард расстегнул кобуру и шагнул назад, на улицу.

— Хальт! — услышал я.

Тот, кого он остановил, заговорил сбиваясь:

— А? Что? Полицай! Вот… Герр зольд… официр! Пацан тут бежал, не видели, а? Ну, киндер… вот такой… листовки клеили… киндер, партизан… Это… куда он? Ага!

Голос был задыхающийся, но знакомый.

Я увидел, как он побежал дальше по улице. Герхард повернулся и подошел ко мне. Взял за руку и повел. Он молчал, я тоже.

Теперь ногам стало холодно.

— Валенки… — сказал я. За валенки меня бабушка точно убьет.

Герхард остановился и только теперь увидел мои ноги. Он пробормотал что-то сердитое и взвалил меня, как мешок, на плечи. Ноги он как-то запихнул за пазуху, и я висел вниз головой, как баран, глядя, как уплывает от меня мостовая.

Я даже не увидел, как бежали ко мне навстречу мама и Иван Ильич. Герхард что-то сказал маме. Она вцепилась ему в рукав. А я, как дурак, висел на немецком плече.

— Давайте его ко мне, — суетился Иван Ильич. — У меня натоплено, и Соня там, и Полина Петровна…

Герхард, кажется, собирался так меня и внести в комнату. Я заколотил кулаками по его спине, и он перед дверью поставил меня на ноги. Все вошли к Ивану Ильичу, только Герхард остался у двери.

Что тут началось… Бабушка вытащила из моего пальто последнюю листовку, и она пошла по рукам. Конечно, она — не листовка, а бабушка — собралась умереть. «Убить тебя мало!» — сказала она, обняв меня. Иван Ильич перебивал бабушку словами: «Ну, Петровна, ты не завирайся, не гневи Бога!» Сонька прижималась к маме и ревела: «Я хочу, чтобы никто не умирал». Он нагрел воды, и мне стали парить ноги. Я заметил на столе Валину записку и мое письмо маме. Из разговоров стало ясно, что ее нашел Иван Ильич, а Сонька рассказала остальное.

Герхард постоял-постоял и ушел к себе.

Только мама молчала и рассматривала мою листовку. Но когда она заговорила, замолчали все. Она заставила меня рассказать все. Когда я сказал, что Валю скрутили полицаи, она побледнела, а бабушка и Иван Ильич перекрестились.

— А еще кого-то поймали? — спросила мама.

— Я не знаю, — ответил я.

— Плохо дело, — сказал Иван Ильич.

Тут и до