– Матери.

«Ничего им не говори».

– Она мертва, Магнус. Уже не узнает. К тому же она любила детей, правда? Она хотела бы, чтобы ты помог Кэсси.

– Она любила Агнес, – сказал он и добавил, хотя не должен был, ведь нельзя плохо говорить о матери: – Но вряд ли любила меня.

– Расскажи мне о том дне. Когда Катриона убежала на холм. Это были каникулы, да? Один из тех ветреных солнечных дней?

– Я работал в поле, – сказал Магнус. – Косил траву. Почти закончил и собирался заняться огородом. Раньше у нас был огород сбоку от дома – там, где посветлее. Теперь я сажаю только картошку да брюкву. А раньше зелень весной, потом капусту, морковь, лук. – Он замолчал, почувствовав нетерпение детектива, хотя его лицо не изменилось. – Я увидел девочку, бегущую на холм. В руке у нее был букет. Мне нравилось, когда она приходила. Я решил сделать перерыв, выпить кофе дома. – Он с вызовом поднял взгляд. – Разве это плохо? Сделать перерыв, поговорить с девочкой?

– Конечно, нет, если это все.

Магнус промолчал.

– Так ты расскажешь?

Голос Переса стал тихим, едва слышным. Магнусу пришлось напрячься – хотя слух у него был отменный. Не то что у других стариков. Не то что у матери, которая под конец совсем оглохла. Мысли метались в голове. Всплывали образы: Катриона, больная Агнес, мать в кресле у огня со спицей под мышкой – вяжет и вяжет, печально и неумолимо. Воскресная школа в детстве. Жесткий деревянный стул, занозы под коленками. Пылинки в луче света из длинного окна. Слова пастора: «Истинное счастье – лишь в прощении Господа». Магнус не понимал всех слов, лишь улавливал смысл, как очертания в тумане. А потом перестал верить вовсе.

Магнус решил не рассказывать детективу, но слова сами вырвались наружу:

– Она скакала по склону с цветами в руке, и я понял – идет к нам. Ей никогда не приходило в голову, что она может быть нежеланной гостьей. Ее волосы были завязаны двумя лентами… – Он приложил руки к макушке, показывая. – Вот так, как рожки. Я уже был на кухне, вымыл руки, собирался пить кофе. Она влетела без стука. В тот день ей ужасно хотелось озорничать. Наверное, из-за ветра. В ветреные дни дети носятся по школьному двору с таким шумом, что у меня дома слышно. Мать вязала. Чувствовалось – девочка ей мешает. Иногда мама плохо спала по ночам. И в тот день, думаю, хотела, чтобы ее просто оставили в покое. Она провела бессонную ночь и желала только вязать в тишине и спокойствии.

– Но ты хотел видеть девочку?

– Мне она нравилась, – сказал он. – Я налил ей молока, дал печенье. Но она захотела сока, а его у нас не было. Она не могла усидеть на месте. Обычно она рисовала или пекла с моей матерью, если та была в настроении. А в тот день носилась по всему дому, открывала ящики, заглядывала в шкафы. Наверное, ей было скучно. Она так и сказала.

Он произнес это с недоумением. Скука была для Магнуса непонятным чувством. Здесь, в камере, он ненавидел замкнутое пространство, переживал за свой участок в Хиллхеде, но скучно ему не было.

– И она ушла? – спросил Перес. – Потому что заскучала? Куда? С кем встретилась?

Магнус молчал.

– Магнус?

– Она не ушла, – сказал он. – Зашла в мою комнату и начала рыться в поисках игрушек. – Он вспомнил, как она распахнула дверь, запрыгнула на кровать, закинув голову и смеясь, «рожки» из волос разлетались. Помнил смущение, когда он смотрел на это маленькое смуглое тельце, мелькнувшие трусики, когда задралась юбка. – Нельзя было ей туда без спроса.

– Да, – согласился детектив.

Магнус ждал следующего вопроса, но детектив просто сидел и смотрел, давая ему продолжить.

– У меня хранились вещи Агнес, – сказал Магнус. – Моей сестры. Она умерла в детстве от коклюша. Мать велела выбросить игрушки, но я не смог. Они лежали в коробке под кроватью. – Не считая весенней уборки – тогда приходилось их прятать. Но об этом он не сказал. Вряд ли детектив поймет, каково это – иметь один-единственный секрет, который принадлежит только тебе. – Катриона нашла их. Там были только плюшевый кролик да кукла с длинными волосами. Больше у Агнес ничего и не было. Не то что у нынешних детей – целый склад игрушек.

– Ты не хотел, чтобы она играла с ними, – сказал Перес. – Потому что они принадлежали Агнес.

– Нет! – Магнус не знал, как объяснить. – Мне нравилось смотреть, как она играет. Боялся, что будет смеяться – игрушки-то старомодные. Но нет. Она взяла куклу на руки, качала как ребенка. Агнес тоже так делала. Качала и пела. Катриона не пела, но обращалась с куклой бережно. Спросила, можно ли расчесать ей волосы. Она была хорошей девочкой. Просто слишком непоседливой. Никогда не знаешь, куда девать столько энергии.

– Что было дальше?

Магнус зажмурился – не чтобы вспомнить, а чтобы стереть всплывшую картину. Но она стояла перед глазами, даже когда он вновь их открыл. Мать в дверях, с вязальной спицей за поясом.

«Отдай».

Мать протянула руку, чтобы схватить куклу.

Упрямая и довольная, что подняла такой переполох, девочка дразняще приплясывала, держа куклу над головой. Она не понимала. Да и откуда? После смерти Агнес о ней не упоминали. Мать, наверное, хранила память по-своему – яростно и ожесточенно. Но говорить об Агнес запрещалось. Катриона и не подозревала о ее существовании.

«Теперь это моя кукла. Магнус мне ее подарил».

Ледяная ненависть в глазах матери, когда та повернулась к нему.

Девочка попыталась выскользнуть, смеясь и приплясывая. Но до двери не дошла. Мать схватила ножницы – те самые, которыми резала нитки и ткань. Небольшие, но острые. И вот девочка лежит на тряпичном коврике у печки, неподвижно, почти как кукла. Мать подняла ножницы двумя руками и вонзила в Катриону. Та издала легкий писк – даже не крик – сделала шаг и упала.

Магнус помнил, как мать вязала этот коврик, нарезая старую одежду и крючком протягивая полоски через мешковину. Он опустился на колени, повернулся к матери – что делать? Телефона у них не было, но можно сбегать к Брюсам.

«Нельзя было играть с куклами Агнес», – спокойно сказала мать и вернулась к вязанию.

Разбираться пришлось ему. Он завернул Катриону в коврик, отнес в свою комнату. Крови было не так много. Куклу и кролика он положил обратно в коробку. Когда пришли с вопросами, он был в огороде, выпалывал сорняки тяпкой на длинной рукоятке.

«Нет, ее тут не было».

Позже мать сказала то же самое.