– Мое имя!..

– …Мария Аристарховна фон Зильбер, – прозвучало рядом, как отраженное реальностью эхо бесконечного сна, и Алина проснулась.

Это было на утро второго дня. У ее кровати стоял фактурный мужчина в безукоризненно белом халате, под которым виднелась столь же безупречная сорочка с респектабельным галстуком, с аккуратно постриженными седыми волосами и в очках без оправы. На лацкане халата блестел золотой кадуцей. За ним стояли еще двое, мужчина и женщина, в таких же идеальных халатах, тоже немолодые, респектабельные, хотя, и это как-то сразу неуловимо ощущалось, словно бы чуть ниже рангом. Еще трое или четверо образовывали в этой делегации третий ряд. Несколько медсестер и санитаров в синем толпились у двери.

– …по распоряжению госпожи фон Зильбер, – повторил седой мужчина и слегка поклонился.

Голова у Алины гудела, как тяжелый колокол, по которому кто-то вдарил кувалдой, и уже начали отпускать анальгетики, потому она не сразу, но все-таки поняла, что к чему. Представительный мужчина в очках оказался главным врачом больницы, который в компании своего заместителя, заведующего отделением травматологии, лечащего врача и еще нескольких специалистов, которых Алина не в состоянии оказалась запомнить, явился сообщить, что ее переводят в лучшую палату платного VIP-отделения по настойчивой просьбе глубокоуважаемой Марии Аристарховны, подкрепившей оную просьбу полной оплатой всех услуг, каковые только могут понадобиться. У Алины не было сил выяснять что-то или противоречить. Когда двое санитаров со всей возможной осторожностью нежно усаживали ее в каталку, Алина посмотрела на соседнюю кровать: та была белоснежно пуста, как арктическая пустыня.

В просторный коридор VIP-отделения из двух высоких окон в северном и южном торце лился холодный свет, казавшийся ярче из-за витражных стекол, изображавших склоняющихся друг к другу старцев в античных тогах. Алине показалось, что ради нее высвободили весь этаж: было тихо, звонко, прохладно, пахло антисептиками и чистотой, а в палате ее встретило цветочное благоухание георгинов, пионов и калл, расставленных в вазах на тумбах, подоконниках и столах.

– Итак, у меня хорошие новости! – бодро сообщил заведующий отделением, через полчаса навестивший Алину вместе с лечащим врачом. К ней вообще теперь все ходили никак не менее, чем по двое, включая очаровательных молоденьких медсестер, которые мгновенно являлись в ответ на нажатие кнопки, чтобы сопроводить Алину куда потребуется, и даже меню с утра ей приносили вдвоем, почтительно ожидая, что она выберет на завтрак, обед и на ужин.

– Коллега, я тоже врач, можно без жизнерадостных прелюдий, – сказала Алина.

Впрочем, новости и в самом деле оказались неплохи и заключались в том, что в целом ей повезло. Несмотря на тяжелую черепно-мозговую травму, обошлось без субдуральной гематомы и трещин в костях черепа. Сломанные ребра не пробили легкие, хотя все шансы на это имелись, учитывая силу ударов и угол, под которым они наносились. Перелом орбиты левого глаза оказался неосложненным и не затронул собственно глазное яблоко. Сломанный нос пришлось вправлять, но и здесь ограничилось небольшой репозицией и тампонадой.

– Возможно, что даже пластика не понадобится в последующем, – оптимистично предположил завотделением, и лечащий врач энергично закивал.

Алина этого энтузиазма не разделяла: она видела себя в зеркале смартфона: чудовищно распухший, закрывшийся иссиня-черный левый глаз, правый обведен темным кругом, багровый нос величиной с баклажан, с резиновыми трубками, торчащими из-под тампонов в ноздрях.

Ей сделали укол обезболивающего и поставили капельницу. Она написала несколько слов благодарности Машеньке и снова уснула, а днем ее разбудила Зоя.

Собственно, это Зоя нашла ее в том полузаброшенном доме, среди руин, крови и трупов, через тридцать минут после того, как Шинкарев испустил свой последний вздох, а Алина потеряла сознание. Едва вырвавшись из рук правосудия и куда более цепкой хватки дюжины разгневанных и до глубины души оскорбленных мужчин, Зоя сразу помчалась на Лиговку, по пути отчаянно названивая попеременно Алине и Адахамжону. Увы, но он навзничь лежал у входа в квартиру, на месте глаза чернела дыра, а под головой растекалась лужа темной, густеющей крови. Коридор был завален обломками дранки и досок; в комнате вытянулся на полу изрешеченный пулями Шинкарев со страшно обезображенным и залитым кровью лицом, из которого торчали изломанные острые щепки. Алина сидела на полу, привалившись к стене, и Зоя в первый момент в ужасе подумала, что и она мертва тоже, как и девочка в большой черной кофте, свернувшаяся клубком на грязном матрасе.

– Она просто спала, представляешь? – сказала Зоя.

Девочку звали Галя Лукина, ей было пятнадцать лет, из которых не меньше трех она употребляла наркотики. К моменту, когда Алина увидела ее в компании Шинкарева, она не ночевала дома уже несколько дней, тусуясь в притонах то ли на Грибоедова, то ли на той же Лиговке. Мать ее отсутствия не заметила: возможно, причиной тому было патологическое алкогольное опьянение, а может быть, она просто путалась в своих семерых детях и с трудом их подсчитывала. В общем, с девочкой все оказалось просто, а вот Шинкарев внезапно принялся посмертно преподносить сюрпризы. Вернее, конечно, не он.

– Наверное, Адахамжон спешил и ошибся папкой, – предположила Зоя. – Там пусто: ни материалов уголовных дел, о которых он рассказывал, ни данных по платежам и прочего. Я попробовала по нашим контактам в полиции что-то узнать про него, но пока все морозятся. Какой-то человек-загадка получается этот Шинкарев.

– Да, видимо, Адахамжон просто торопился и перепутал что-то, – согласилась Алина, подумав, что их убитый товарищ ничего и никогда не путал и не имел привычки делать что-то невнимательно и впопыхах.

– Это я во всем виновата, – сказала Зоя. – Мне так жаль, как вышло все. Так жаль.

В больших глазах за стеклами круглых очков дрожали слезы; Зоя выглядела бледной, осунувшейся и даже дерзко взъерошенные волосы как будто сникли, а их насыщенный синий цвет поблек и потерял яркость.

– Ты не виновата ни в чем, – ответила Алина.

Звучало слабо, неубедительно, но на большее сил сейчас не было.

– Слушай, ты не знаешь, когда меня опрашивать будут? Сутки прошли, а еще не пришел никто. Я же человека убила.

Зоя не знала.

Ночью к Алине опять явились двое покойников и малолетняя наркоманка: все трое пребывали в превосходном расположении духа, громко разговаривали, хохотали, наперебой что-то рассказывали, и куда бы она ни пыталась от них скрыться, всюду следовали за ней по каким-то сумрачным коридорам, обветшалым залам с каминами, лестницам, пробирались