Валюшкин отнесся к поручению со всей добросовестностью, на какую был способен: не часто получал он ответственное задание, да еще с командировочным удостоверением в придачу. По совету Ванина Валюшкин вырядился в довоенный суконный костюм, взятый им напрокат у одноногого соседа. Костюм был великоват, тонкие ноги Валюшкина болтались в широченных штанинах, как чайные ложки в стаканах. От галстука он наотрез отказался, выпростав ворот рубашки из-под пиджака наружу. Фотоаппарат он повесил через плечо и спрятал под мышку наподобие кобуры, чтобы можно было спокойно поспать в жарком, насквозь прокуренном вагоне, не опасаясь за казенное имущество.

Приехав в Иваново затемно, он три часа бродил по пустынной привокзальной площади, дожидаясь рейсового автобуса, который, как и положено, опоздал на сорок минут, а после тащился в нем до Кува-евского леса долго, медленно и натужно, как будто Интердом располагался не в черте города, а в другом районе.

Когда наконец Валюшкин добрался до вытянутого двухэтажного здания, с высоты птичьего полета, как говорят, напоминавшего серп и молот, дети уже закончили завтрак и разбрелись по территории детдома кто куда.

Первой, кого он встретил в холле, была старенькая уборщица, наматывающая тряпку на швабру.

— Эй, хлопец, — обратилась она к вошедшему Валюшкину, — ты ноги-то вытер?

— Ну, — кивнул Валюшкин.

— Тогда иди сюда, помоги мне вот эту штуковину приладить. Видишь, болтается? Мне уже сил нету с нею возиться.

Она сунула Валюшкину покосившуюся швабру. Он внимательно ее осмотрел.

— Так это, гвозди-то есть?

— Пошли — дам. — Раскачиваясь из стороны в сторону, точно утка, старуха скрылась под лестницей. — Только молотка нету. Пострёныши утащили. Камень вот, гранитный.

Гвозди оказались малы. Других не было. Валюш-кин выбрал из груды мусора пару дощечек, наложил их на перекладину и черенок и приколотил камнем, отбив себе палец.

— Получай, мамаша. — Морщась от боли, он вернул швабру. — Маленько подержится, если возю-кать будешь с аккуратностью.

— Молодец, хлопец. — С довольным видом старуха подергала перекладину, проверяя прочность конструкции. — Сразу видать — работный. Тебе чего тут надо-то?

— Мальца ищу. Леонтьева Сашу.

— Сколько лет?

— Лет десять—двенадцать.

— Иди в учительскую. Там скажут. Вон туда, по коридору. А так, они все на воздухе сейчас. Дышут.

Распахнув дверь в учительскую, Валюшкин налетел на высокую, одетую в некое подобие френча, мужеподобную даму с короткой, убранной под выгнутую гребенку прической. Дама оказалась завучем. Она изучила командировочное удостоверение Ва-люшкина, сунула в зубы папиросу и приказала следовать за ней.

— Дети у нас особенные. Многие лишились родителей еще до войны, — чеканно докладывала она на ходу. — Сложные дети. Испанцы, немцы, поляки. Даже негр один. Есть такие, что сладу нет. Питание нам поставляют усиленное. По разнарядке. Лучше, чем в городе. Учителей не хватает, правда, воспитателей. Материальная база опять же. Но сейчас всем трудно, мы понимаем. Дело у нас, товарищ, ответственное, на перспективу. Из наших ребят вырастут достойные люди, коммунисты. Будущие наши друзья в зарубежных странах... Долорес, — остановила она смуглую девочку, — найди мне Сашу Леонтьева. Он где-то на улице. Пусть придет сюда. Быстрее.

— Не обижайтесь, мне надо поговорить с ним наедине, — сказал Валюшкин.

Помня о направившей Валюшкина организации, завуч понимающе склонила голову и, прежде чем удалиться, уточнила:

— Леонтьев — мальчик замкнутый. Умный. Успеваемость хорошая. Если что-то понадобится, я в учительской.

Минут через пятнадцать в глубине коридора появился мальчик, крепкого сложения, круглоголовый, с такими же оттопыренными ушами и короткой стрижкой, как у Валюшкина. Увидев незнакомого человека, он неуверенно замер на месте.

— Ну, чего встал? — как мог поприветливей сказал Валюшкин. — Подь сюда.

Мальчик подошел. Валюшкин усадил его возле себя на скамейку.

— Вы кто? — спросил мальчик.

— Я-то? А вот погляди. — Валюшкин извлек из-за пазухи конверт, вынул из него фотографию и сунул ее в руки мальчику. — Знаешь, кто это? Знаешь?

Мальчик отрицательно мотнул головой.

— Это твой отец. Папка твой. Понимаешь?

— А он где? — спросил мальчик.

— На фронте. Воюет. Он живой, ты не бойся. Живой, — заверил Валюшкин.

— А вы его знаете?

— Ну, а как же? Знаю, конечно. Героический мужчина твой папка. Хороший. веселый. У него это, столько медалей — у-у... Гляди, как он на тебя похож. Одно лицо.

С фотографии на Сашу Леонтьева, улыбаясь, смотрел Франс Хартман.

— Я могу ее забрать?

Валюшкин смешался:

— Нет. Это такая карточка. Она одна. Нужная. Вернуть надо.

— Жалко.

— Я вот тебя поснимаю на фотоаппарат — вон у меня, видишь, какой? — и карточки твои ему передам. А он потом свою карточку тебе сам пришлет. А эту вернуть надо. Договорились, Санек?

Мальчик кивнул:

— Договорились. — И вновь внимательно, каким-то недетским взглядом посмотрел на фото, словно хотел запомнить это лицо.

Валюшкин бежал уже к выходу, когда его снова задержала уборщица.

— Ну, вот, — она поставила перед ним перевернутую швабру, — опять разболталась. И тряпку рвет. Что делать-то будем, мастер?

— Ё ж моё! Тащи сюда свой булыжник. Только по-быстрому! — Валюшкин вздохнул и скинул пиджак.

В Москву он вернулся, когда город покрылся влажной дымкой сумерек, и прямо с вокзала поспешил к Ванину отчитываться. Тот принял его лишь через два часа.

— Я его сфотографировал, — докладывал Ва-люшкин курившему перед окном Ванину. — Во дворе фотографировал, на спортивной площадке. Еще и с воспитательницами. Он там — раз двадцать, пока пленка не кончилась.

— Фотографию отца показал?

— Показал.

— А он чего?

— А ничего. Посмотрел. Хотел себе оставить. Но я не дал.

— Ладно. Положи фото на стол.

— Я им строго сказал: чтоб мальцу нашему — особый подход. Кормежка там. И все, что надо. Припугнул. А то он худой какой-то.

Ванин повернулся и уставился на него.

— Слушай, Валюшкин, черт тебя дери, ну чего ты такой деревянный? Как это можно — особый подход? Кто тебя просил, я не понимаю? Мальчишка в коллективе живет. Какой особый подход? Какая кормежка? Ты чего, правда им такое брякнул?

— Конечно. Он же все-таки наш пацан.

— Ох, Валюшкин... Значит, так, герой, портки с дырой: позвонишь туда, извинишься и отменишь свои ценные указания. Самолично! Понял?

Валюшкин