а его осторожность сильно попахивает трусостью, и будет лучше, если он в этом честно признается; что она прекрасно знает, как и сколько денег он от нее утаивает, и что в общем-то ей плевать, но дуру из себя она делать не позволит; что если бы он хоть затеял роман, бегал к любовнице, тогда она могла бы надеяться, что ей попался какой-никакой, но нормальный мужик; его чистота, с которой он носится как с писаной торбой, ей осточертела, и, если он так чист, пусть возьмет церковный приход и каждый день морочит головы старым девам и импотентам о вечном блаженстве в раю; что нельзя всю жизнь делать вид, что ты лучше и приличнее других, во-первых, потому, что это еще надо доказать, а во-вторых, потому, что не следует педантично тыкать грешников в неправедность, как котят в молоко, и, наконец, что ей противно дотрагиваться до его туши, а если она ненароком заглянет в ванну и увидит, как дрожат складки жира у него на боках, то не может есть целый день, того гляди, вывернет.
Манчини молчал. Еще не все, понимал он, главное, из-за чего Бакстер затеял разговор, впереди.
Хаймен подозрительно посмотрел на друга, в его глазах мелькнула настороженность, так бывает, когда человека прорвет, в какой-то миг он ужаснется опасной откровенности, скорее безрассудству, а потом решит: черт с ним! выложу все, будь что будет.
Бакстер подошел к Манчини, навис над ним, как скала, облапил — крошечное тельце затерялось в огромных руках, — прошептал в ухо:
— Меня посещают страшные мысли…
Манчини молча выпутался из цепких объятий, обежал вокруг стола, уставился на друга, хотел было сказать: если уж начал, договаривай! Оказалось, Бакстеру и не нужен толчок извне. Он обеими руками пригладил кольца волос, застегнул пиджак на одну пуговицу, что делал в минуты крайнего напряжения или выступая перед акционерами, и буднично сказал:
— Я должен заполучить ее деньги. Как премию за годы унижений. Понимаешь? Я должен ее… — Бакстер рухнул в кресло, металл жалобно скрипнул под тяжестью.
Страшное слово не прозвучало. Неважно. Оба поняли, что имел в виду Бакстер.
Манчини налил другу воды, придвинул стакан, Бакстер жадно выпил, благодарно посмотрел на Билли. Вот и все, казалось, говорил он. Что скажешь?
Манчини извлек ручку, вытянул из кожаного ящика листок бумаги, нарисовал тоненькую женщину в короткой юбочке, в туфлях на высоченных каблуках, чулки покрыл густой сеткой, почти зачернил, пририсовал фонарный столб, получилась женщина определенной профессии на промысле. Манчини погрыз ручку, добавил несколько локонов, выбивающихся из-под шляпки, родинку на губе, внимательно посмотрел на друга — Бакстер не сводил с него глаз — и жирными линиями крест-накрест перечеркнул вульгарное создание.
Губы Бакстера скривились: улыбка? или отчаяние? Он сжал руку Манчини и проговорил с придыханием, нараспев, как молитву:
— Я знал… всегда знал, ты меня поддержишь, что бы ни случилось.
Через час вызвал президент, сообщил, что согласно их рекомендациям открыты еще два лицензионных предприятия, которые, используя технологию и фирменные знаки головной компании, успешно вышли на рынок, ранее недоступный. Дела шли в гору. Манчини и Бакстер улыбались друг другу. Совсем по иным причинам. Все остались довольны.
Вечером за рюмкой Манчини выразился в том смысле, что в их стране, если люди могут так организовать дело, как удалось Бакстеру и Манчини, то, наверное, они решат, как… Билли щелкнул пальцами и рассмеялся. Бакстер даже не успел расплатиться, как делал всегда, поспешно и стесняясь неизвестно чего.
Манчини быстро разобрался с барменом, увидел — друг волнуется, заказал еще и, дав волю красноречию, разошелся:
— Все будет хорошо. Ты помнишь хоть что-то, что бы мы задумали и не сделали? И я не припоминаю. У нас мозги так устроены, их надо науськать, пустить по следу, как породистую собаку, и… обязательно выведут на дичь. Главное — решиться. Что делать, придумаем. Не сомневайся. Я подводил тебя хоть раз?
Бакстер сжал руку друга, больше похожую на цыплячью лапку.
Манчини захмелел. Захотелось ответить откровенностью, отплатить за доверие.
— Хочешь честно? — начал он. — Салли мне никогда не нравилась. Хищница, лгунья. Думаешь я не видел, как ты мучаешься. Еще как! А что делать? Лезть с советами? Уволь. Глупость страшная — раздавать советы налево-направо, когда тебя не просят. Конечно, свинское отношение к мужу. Как ты терпел? Не представляю. По моему характеру, она бы не вылезала из больницы от побоев. — Билли поймал недоуменный взгляд Бакстера, пояснил: — Не сам бы лупил конечно же. Позаботился, чтобы ее колотили на улице случайные мерзавцы, хоть каждый день — только плати. Не дорого.
— Откуда ты знаешь? — заплетающимся языком спросил Бакстер.
— Та-а-к, — уклончивость часто служила Манчини добрую службу. — Рассказывали.
Манчини проводил Бакстера до дома, они долго сидели в машине с выключенными огнями и болтали. Раздался звук подъезжающего автомобиля, зашуршали шины, щелкнули дверцы; из машины выбрались Салли и какой-то тип.
Бакстер вспотел, волосы упали на лоб, Манчини затаил дыхание.
Салли поцеловала провожатого, прижалась к нему, мужчина пробасил какую-то непристойность. Салли довольно захихикала.
Взревел двигатель. Машина уехала. Салли никого не заметила, скрылась за дверью дома.
Бакстер сжал кулаки:
— Ну? — он явно не знал, что сказать, его душила злоба.
— Брось, — Манчини ткнул пальцем в жирный живот, — какая теперь разница? Все решено.
Бакстер поплелся домой. Билли хорошо говорить, сел в машину и укатил на все четыре стороны, а Бакстер сейчас столкнется с женой и сделает вид, что ничего не знает, что так и должно быть и нет ничего удивительного, что супруга с блестящими от возбуждения глазами приходит домой в первом часу.
Когда Бакстер вошел, горел только светильник в прихожей и со второго этажа, из спальни, струился свет ночника.
Бакстер разделся. Наверху что-то зашуршало. Шаги? Бакстер задрал голову. Салли смотрела на него, опершись о резные перила, в ночном халате до пола, с заспанными глазами, проворковала нечто вроде: ах, это ты, дорогой, и в полудреме, будто спала уже несколько часов подряд, двинулась в туалет.
Бакстер про себя разразился самыми солеными словечками из тех, что знал. Потом подумал, что скандал ему сейчас ни к чему. Сейчас чем тише, тем лучше. Смолчал. На обратном пути в спальню Салли как бы невзначай поинтересовалась, где будет спать Хаймен. Он ответил, что устал и ляжет у себя. Салли кивнула, пожелала мужу спокойной ночи, в ответ получила воздушный поцелуй.
Бакстер принял душ, улегся в широкую кровать. Манчини его поддержит, и это здорово иметь такого друга, как Билли, надежного, умного, хваткого, на которого во всем можно положиться… Конечно, он предложит кучу вариантов, как избавиться
