Разговор между тем подходит к концу, заканчиваясь сообщением, которое комиссар не оставляет без внимания.

— Мне звонила мать Мондрагона, — говорит Валенте. — Вся изошлась в плаче, бедняжка. Сказала, кстати, что готова выделить тысячу песо тому, кто поможет раскрыть преступление, представив ценные сведения.

Выйдя на улицу, комиссар опять наведывается в будку телефона-автомата. Конечно, мать убитого не худо бы навестить лично. Но это — после. Не до того сейчас.

Сеньора Мондрагон? Монтенегро говорит слова соболезнования, сочувствия. Пытается успокоить старую женщину. Только как тут успокоишь? Ему нужно получить подтверждение, что сеньора Мондрагон готова выделить премию за поимку преступника, и он это подтверждение получает.

Дура! Неужели же он женится на немке? Да, говорила она себе, да, все началось с него, с этого холеного, изнеженного барчука, студента Института международных отношений, приехавшего тем далеким жарким летом в родной Новосибирск на каникулы. Гэл, так называл он себя, образовав американское имечко из исконно русского — Глеб, был, как говорится, из хорошей семьи: отец принадлежал к клану «отцов города», мать, когда-то в прошлом скромная врачиха, держала себя соответственно — «знатной дамой». Замашками «принца» отличался и отпрыск: вежливо-высокомерные манеры, снисходительные усмешечки, иронический прищур глаз. А как он одевался! Как уверенно, независимо держав себя в ресторанах, куда он водил Элеонору! Было от чего закружиться голове, девчонка-то она была неизбалованная, непривычная к легкой веселой жизни: какое уж тут веселье, когда ты, Элеонора Берг, немка, чья семья выкорчевана рукой «отца народов» из двухсотлетнего зажиточного, обустроенного гнезда в Поволжье и брошена в казахстанские степи. Эля радовалась до смерти, что вырвалась на учебу в Новосибирск, в педагогический институт. Она готовилась стать учительницей английского языка. Да, представьте себе, английского! Родной немецкий она почти не знала, и учить его не хотелось: в детстве родители всегда обрывали ее, если пыталась заговорить с ними на улице по-немецки, тревожно и смущенно оглядывались при этом, запуганные многолетними преследованиями, оскорблениями, разного рода запретами и ограничениями, вроде тех, что лишали их свободы выбора места жительства; упражняться в «дойче шпрахе» ей позволялось лишь дома, только не было уже на то желания. Английский и свел их с Гэлом. На вечеринке у подруги, тоже немки, но с подчеркнуто русским именем Татьяна, их познакомили: «Можете попрактиковаться в английском». Попрактиковались. И не один вечер. Хотя — обычная проблема — непросто было с местами для интимных (да, и до них уже дошло!) встреч. Гэл приходил к ней и в общежитие. Там-то и разыгралась катастрофа. Комендантша, бабища зловредная, никогда и никому не пожелавшая ничего доброго и уж тем более ничего доброго не сделавшая, подняла оглушительный скандал, застав парочку в недвусмысленном неглиже в пустой — за временным отсутствием товарок — комнате, запертой на ключ (к сожалению, ключ не был оставлен изнутри в замочной скважине, и потому грозная матрона смогла отпереть дубликатом). Последовали общественные и административные санкции: девушку исключили из комсомола, выгнали из института, выселили из общежития. Возвращаться в Казахстан, в деревню? Стать колхозницей? Ох, не хотелось этого после трехлетней жизни в Новосибирске! Временно ее приютила семья Татьяны — «немецкая солидарность». Нашлась работа продавщицей в книжном магазине. А Гэл, не дожидаясь, пока каникулы окончатся, укатил в Москву. Переписывались поначалу. Потом ручеек писем из белокаменной стал иссякать. «А ты чего ждала? — сказала ей Татьяна. — Дура! Неужели он женится на немке? Он ведь карьеру себе испортит, станет невыездным. А что это за дипломат, если он невыездной. Да и не станет он никогда дипломатом с немкой в супругах, понимать надо».

Гэл, видно, понимал, потому что к зиме роман — даже в его заочном варианте — вконец пресекся. А зима стояла вьюжная, промозглая — противная зима. Или свет стал не мил Элеоноре Берг?

Вот в этом-то сплошном ненастье — душевном, природном — и последовало предложение перебраться… куда бы вы думали?.. да считай, что в другой мир — в ФРГ! Туда перебиралась на жительство семья Татьяны — нашлись какие-то дальние родственники в Баварии. «У тебя ведь тоже, ты говорила, там есть родные?» — уговаривала подруга.

«А что? — размышляла Элеонора, — Отряхнуть прах со своих ног, унестись, можно сказать, на другую планету, все забыть, зажить новой жизнью!.. Соблазнительно!» Списалась с родителями. Те ответили решительным отказом — прижились в Казахстане, пообвыкли, да и трудно так круто менять жизнь в немолодые-то годы.

Уехать одной? Перед зеркалом в ванной Элеонора разглядывала себя. Немка она, немка. Можно сказать, типичная. Русые — хотя и с небольшой темнинкой — волосы. Большие серые глаза с поволокой. В крепко сбитой фигурке уже заметна склонность к полноте. Есть, правда, и что-то наносное в лице, чужое. Уголки глаз чуть подняты вверх по-азиатски. Легкая скуластость. Да ведь двести лет — не два года. За то время, что прожил их род в России, не могла его кровь не скреститься с другой, не немецкой кровью.

Маленького росточка, она поднялась на цыпочки, чтобы лучше разглядеть себя в высоко подвешенном зеркале. Губы-то какие полные. Такие называют чувственными. Вот и дочувствовалась со своим Гэлом. Да, надо уезжать. Иного не дано.

Раз принятое, решение стало быстро воплощаться в жизнь. Или только казалось, что быстро? Дни летели, как пожухлые листья под осенним ветром. Получение разрешения на выезд. Приезд в Москву. Обретение въездной визы. И вот уже под крылом самолета потянулись немыслимо белые, фантастические замки облаков.

Все! Германия, родина предков.

Однако новой родиной она для Элеоноры не стала. Дальние — седьмая вода на киселе — родственники, обеспечившие ей вызов в ФРГ, считали, что и так для нее сделали много, проявлять и дальше заботу не спешили. Ну и не надо! — гордо вздернула она нос. Обойдемся! Обойтись, в общем-то, можно было: власти обеспечили ее, как беженку, жильем, дали пособие на первое время, оплатили учебу на курсах немецкого языка. Все это — во Франкфурте, где Элеонора Берг решила поселиться, выбрав для жизни большой, шумный и, по-видимому, веселый город. Не то что этот тухлый, маленький городишко, где коптили небо ее местные родственнички. Во Франкфурте привлекало и то, что там издавна оседали различные «волны» русской эмиграции. Вот ведь незадача: в