Звонит Агнета, и он принимает вызов через блютус‑систему автомобиля, кратко сообщая ей о последнем убийстве и о незавершённых надписях‑стрелках на телах жертв.

— Такое ощущение, что всё развивается всё быстрее и быстрее, — говорит она.

— Серийные убийцы иногда похожи на лесной пожар, когда его подхватывает ветер… слишком большой, неуправляемый.

— Я поговорила с Хьюго, — говорит она. — Он готов дать гипнозу последний шанс… Бернард тоже согласился, но хочет, чтобы я была рядом.

— Спасибо, что понимаете.

— Только пообещайте, что не станете на него слишком давить… Он и так травмирован, мы не можем усугубить ситуацию.

— Согласен. Я дам знать Эрику Марии Барку, — отвечает ей Йона.

Глава 67.

Снаружи ещё темно, когда Эрик и Моа садятся за кухонный стол завтракать. Они зажгли третью адвентскую свечу, и пламя колышется от сквозняка из окна. Сегодня особенно ветрено, внезапные порывы трясут деревья и поднимают с земли старые листья.

***

Вчера вечером Эрик приготовил говядину по‑Ридбергу — жареные кусочки филе, кубики картофеля, запечённого в духовке, жареный лук, дижонскую горчицу и яичные желтки.

Когда Моа пришла, она была в блестящих чёрных брюках и чёрном топе с пайетками, и Эрик понял, что она его нервирует — в хорошем смысле, как он себя уверял. Он принял душ, побрился в ожидании её прихода, но, к несчастью, заодно подстриг и волосы в носу, и его всё время пробивал чих. Он надел синюю рубашку, повседневные брюки‑чинос и чёрные носки, вновь оставив тапочки в шкафу.

За ужином Моа сказала, что, по её мнению, бывший даже не пытается подыскать себе жильё. Эрик едва успел развернуть салфетку и отвернуться, прежде чем чихнуть; глаза заслезились.

— Пусть Бог благословит.

— Прости. У меня нет простуды, просто чтобы ты знала, — поспешил он её успокоить и тотчас же чихнул ещё раз.

Моа обмакнула последний кусок говядины в соус, отправила в рот, прожевала с закрытыми глазами и положила приборы.

— Не знаю. Может, это не конец света, — сказала она, перебирая пальцами золотое сердечко на шее. — Я знаю Бруно, он торчит в гостевом домике, играет в те игры, которые нравятся мужчинам… Матильда тоже иногда ходит к нему за помощью с уроками. Но так ведь не может продолжаться вечно.

— Не может, если ты этого не хочешь.

— Нет. Я правда не хочу, чтобы он там оставался, — сказала она, подавляя зевок.

Эрик только поднялся из‑за стола, чтобы открыть ещё одну бутылку вина, когда какое‑то движение краем глаза заставило его посмотреть в окно. Он попытался не смотреть на собственное отражение, а дальше, к забору и компостной куче, и ему показалось, будто у яблони стоит стройная фигура. Он сказал Моа, что вынесет мусор, поднял пакет из ведра под раковиной, вышел в коридор, сунул ноги в ботинки и вышел на улицу.

Лёгкие снежинки плясали в порывистом ветре.

На улице было пронизывающе холодно, крышка мусорного бака примерзла. Эрику пришлось дёрнуть её несколько раз, прежде чем она поддалась.

Вместо того, чтобы сразу вернуться в дом, он обошёл его через тёмный сад, глядя на ярко освещённую кухню, где Моа начала убирать со стола. Эрик повернулся к забору. За разросшейся компостной кучей тихо шуршали на кустах сухие листья. Он подошёл ближе и почувствовал, как по спине пробежала дрожь, когда увидел следы на тонком слое снега на траве у яблони.

Кто‑то действительно стоял там и наблюдал за ними.

Эрик вошёл в дом, запер дверь и задернул тонкие шторы, как только вернулся на кухню.

Они отнесли вино в гостиную и сели друг напротив друга на диван, откинувшись на подлокотники. Эрик поставил пластинку Чарли Паркера, и мягкая, приглушённая музыка создала ощущение, будто они в джаз‑клубе сороковых.

Моа задремала, пока Эрик рассказывал о феномене гипнотического резонанса — состоянии, при котором сам гипнотерапевт входит в своего рода транс. Он откинул голову назад и решил, не накрыть ли её одеялом или встать, чтобы загрузить посудомойку, но, когда снова открыл глаза, уже было семь утра.

Они оба проспали всю ночь на диване.

— Должно быть, вчера мы вымотались, — говорит она, наливая себе ещё кофе.

— Мне понравилось, что мы так хорошо выспались вместе.

— Только одно… Мне нужно знать, не показалось ли тебе, что я была слишком «настойчивой» в прошлый раз, — говорит она, глядя на него. — Когда буквально набросилась на тебя и начала массировать плечи…

— Что? Нет. Перестань.

— Ты вскрикнул, как только я до тебя дотронулась, — продолжает она, вытирая стол.

— Я не вскрикнул, — с улыбкой возражает Эрик.

— Ага! — передразнивает она, вешая тряпку.

— Нет, просто у меня там немного повреждён нерв, от старого ножевого ранения.

— На плече? — спрашивает она.

— Видишь? — говорит он, расстёгивая рубашку и показывая ей шрам.

— Прости, но это не похоже на ножевое ранение, — говорит она с широкой улыбкой.

Он поворачивается и показывает ей выходное отверстие на спине.

— Ладно, ничего себе. Что случилось?

— Пациент. Точнее, клиент, который остался не слишком доволен моей терапией.

— Что? Она пыталась тебя убить?

— Это был мужчина, и я не знаю… Не думаю. Не совсем.

— Но нож он с собой принёс?

— Нет, это был нож для вскрытия писем с моего стола.

— Так, мне нужно это увидеть!

Они встают, и она идёт за ним в кабинет. Эрик принимает пациентов в этой комнате, у неё отдельный вход. Через окно видны задний двор, поблёскивающая зимняя трава.

Эрик включает датскую настольную лампу. Тёплый свет освещает стопки книг и журналов, картотечный шкаф, кресло и коричневую кожаную кушетку.

— Мой недовольный клиент схватил вот это, — говорит он, протягивая ей длинный испанский нож из пенала рядом с компьютером.

— Ты шутишь, — говорит она, взвешивая в руке тонкое лезвие и возвращая его.

— Оно прошло насквозь, — говорит он и кладёт нож обратно.

— Я знала, что ты крутой, — улыбается она, обнажая острые зубы.

— Он прижал меня к полу, — продолжает Эрик, кивая на вмятину в дубовом паркете.

— Ложись туда, где это было.

Эрик неловко опускается на пол и откидывается назад. Моа становится,