Юра сообразил не сразу, что шагающий прямо на него с распростертыми объятиями мужик движется к нему с исключительно мирными намерениями. Напрягшемуся Мелову потребовалась еще пара секунд, чтобы вспомнить, кто перед ним и что с этим мужиком он когда-то был знаком.

– О, привет! Виктор! Какими судьбами? – заулыбался он и несколько раз от души похлопал по плечу Степанова.

– Да вот, мимо с товарищем проходили, смотрю, ты стоишь! Думаю, надо подойти, пообщаться. – Степанов постарался как можно естественнее изобразить умиление от всего происходящего. – Познакомься, это Мишаня! Как сам? Домой едешь?

– Нет, в гости тороплюсь.

– Слушай, Юра, а ты не откроешь мне кредитную линию на пару недель? Обещаю, как получу зарплату, верну моментально.

– Сколько тебе надо?

– Ну дай тысяч тридцать или пятьдесят.

– Так тридцать или пятьдесят?

– Лучше сто.

– А ты чего хочешь на эти деньги купить?

– Да вот в какой-нибудь кабак хотим сходить.

– Зачем?

– Зачем-зачем… Напиться!

Мелов задумался. Переключался на умственную деятельность он всегда одинаково. Медленно снимал свои окуляры, по-детски морщил лоб и несколько минут, словно отключившись от бренного мира, аккуратно протирал линзы очков. Лишь после того, как хорошо подумалось, он водружал свои стеклышки на нос и смотрел на мир новыми глазами, куда более осмысленными, чем прежде.

– Вам принципиально, где нажираться? – прервал он свое молчание вопросом.

Настала очередь поразмышлять Степанову, но с ним этот процесс проходил без внешних эффектных атрибутов. Где-то начинала скрипеть одна мысль, другая, и вот на тебе готовый ответ:

– Без разницы!

– Тогда я вас приглашаю в гости в одну компанию, куда и следую сам!

– А это удобно?

– Вполне.

«Компанией» оказался высокий человек средних лет, с окладистой бородой, которую он то и дело почесывал пальцем. Звали его Дмитрий Алексеевич, и напоминал он типичного ученого-физика в фильмах шестидесятых годов. В трехкомнатной квартире девятиэтажного дома никого, кроме него, не было. Он нисколько не удивился, что Юра Мелов приперся не один, а приволок с собой еще пару страждущих. Пожав руки вновь прибывшим, он сразу пояснил, куда в прихожей вешать верхнюю одежду, куда прятать обувь, какие надевать тапочки и где можно помыть руки. А потом без долгих разговоров пригласил гостей присаживаться за стол.

Коньяк и водка, вино и пиво, колбасная нарезка, холодное и горячее мясо, овощи свежие и жареные, сыр и оливки, яблоки и виноград, конфеты и шоколад – все это занимало весь стол в центре большой залы. На кухне в это время что-то шкворчало и булькало.

– Бляха-муха, – вдруг подал голос Миша. – Мы куда попали? Что за праздник гуляют в этом доме?

– Пятницу отмечают! – улыбнулся Дмитрий Алексеевич и шандарахнул в потолок пробкой от шампанского.

Разминка была скорой. Сразу за шампанским приговорили пару бутылок марочного вина и плавно перешли на водку, а продолжали и заканчивали вечер грузинским коньяком. Никого не смущало, что гремучая смесь обещала наутро скорое похмельное мщение, а хорошая закуска на какое-то время приглушила и хмель, и предостерегающий голос разума. Общение сложилось непринужденным. Играла негромкая музыка, и как-то незаметно четыре человека разделились на две компании. Дмитрий Алексеевич что-то говорил Мишане, Виктор же вспоминал, как они с Меловым публиковали в многотиражной газете «Ударный труд» всякую остросоциальную хрень, время от времени входя в некоторый конфликт с секретарем парткома завода Пятачковым.

– Хорошее было время, – вздыхал Степанов. – Жаль только, что мы были такими дураками. Всё думали, что впереди нас ждет райское благополучие, а на самом деле и страну просрали, и завод разрушили. Что, на «Главсваре» работает еще кто-то?

– Да кто-то еще работает. Народ здорово сократили.

– Станины уже не делают?

– Да нет, конечно. Завод же корейцы выкупили. А ведь знакомство с ними так хорошо начиналось, мы им – станины для станков, они нам – телевизоры и видеомагнитофоны.

– Я помню. Пятьсот телевизоров и пятьсот видаков делили между тремя тысячами работающих. А корейский видак, между прочим, в то время в Москве можно было обменять на однокомнатную квартиру.

– Во времена были! Я оказался в пролете, а тебе досталось что?

– Держи карман шире! Шиш с маслом мне достался. Там только заводоуправление и передовой рабочий класс участвовали в лотерее. Кому телик, кому видак. Ругани было…

И снова пили, и снова закусывали. Неизбежно пьянели, и казалось, что вечер удался на славу. Пока вдруг Мишаня ни с того ни с сего не дернул Степанова за рукав и не приказал:

– Уходим!

– Чего? – растерянно спросил Виктор, совсем не понимая, отчего он должен прямо сейчас вставать и идти на мороз. – Зачем? Ведь хорошо сидим!

– Я сказал, уходим! – Взгляд Воронова устремился на Степанова откуда-то исподлобья, и ничего хорошего он не сулил. – Я сказал, встал и пошел отсюда вместе со мной!

Степанова редко переклинивало, но тут его переклинило. Он насупился и очень медленно произнес:

– Пошел ты на.

Нет, ну а что он должен был ответить? Ну послал он на три буквы алфавита, но ведь это он, а не кто-то другой прихватил с собой Воронова на эту пьянку. Виктор и без него бы прекрасно прожил сегодняшний вечер. Это же чистое свинство – выпить, пожрать за чужой счет и ни с того ни с сего вскочить и устремиться на выход. И что за приказной тон позволяет себе его школьный товарищ? Опьянение в средней стадии уж никак не дает ему права командовать им…

Кулак всего в нескольких миллиметрах пролетел мимо его носа. Степанов интуитивно слегка отпрянул, но уже в следующую секунду зарядил Мишане точно в глаз. Воронов покачнулся и, ни слова не говоря, снова попытался хлестко садануть Степанова. И опять кулак пролетел мимо.

– Ты чего, бычара, с цепи сорвался? – Голос Степанова был спокоен и полон презрения.

– Ах, я бычара?

И они схлестнулись. Да так, что ближайшие десять минут их было не расцепить. Да, собственно, никто и не пытался. И Мелов, и гостеприимный хозяин в ужасе смотрели на происходящее и ни слова не говорили.

А Виктор и Михаил, словно два бурых медведя, озверевшие и обезумевшие от ненависти друг к другу, крушили все, за что задевали их двести килограммов. Вот рухнул стол, слетела с петель дверь и брызнуло с нее на пол коричневое дорогое стекло, упали, к чертовой матери, какие-то полки в прихожей, накренился и повалился двухстворчатый шкаф.

Когда у обоих иссякли силы, они, тяжело дыша, еще некоторое время так и простояли в обнимку посреди разрушенной прихожей.

– Пусти, – сказал Мишаня, и Виктор отпустил.

Они вместе вышли из квартиры. Провожать их, слава