– О, ты даже не представляешь, как продуктивно. Сколько у нас по зонам людей сидит, знаешь? Правильно, сотни и сотни тысяч. Там, где зэки, там очень хорошее бабло крутится. Надо, как теперь принято говорить, монетизировать свои таланты.

– Вроде как такие уже есть. Не помню пофамильно, но точно знаю, что без тебя имеются.

– Имеются, но без меня комплект будет неполный.

– А ты, братец, как всегда самонадеян, не боишься, что опалят тебе крылышки будущие почитатели твоего таланта?

– Это вряд ли. Там своих в обиду не дают.

– Там – это где?

– В том мире, о котором я пою. Там люди настоящие.

– Романтик ты хренов… Что ты знаешь о том мире? «Тот мир»… прямо как «тот свет». С чего это ты в том мире вдруг своим станешь? Сидеть не сидел, всю жизнь ментом мечтал стать, но не стал.

– Ментом, брат, быть скучно. По тебе видно, и ты и сам об этом знаешь лучше меня. Хочется что-нибудь сделать на разрыв аорты.

– Типа, сдохнуть в расцвете сил?

– Знаешь, у нас в САХе водителем работает мужичок, я так и не понял, дурачок он или нет, но он, когда садится за руль, надевает мотоциклетный шлем. Боится за свою жизнь, думает, если он на скорости шестьдесят километров во что-то врежется, то шлем его обязательно спасет от смерти. К нему и баба приходит такая же, как и он, с придурью. Вот он ее и катает сначала по городу, а потом везет на свалку. Так и она тоже в шлеме едет. Он ее любит и заботится о ее безопасности.

– Почти смешно. Это ты к чему рассказал?

– Я не хочу ездить на скорости шестьдесят километров. Не хочу надевать на голову мотоциклетный шлем и возить баб на свалку.

– Ну а кто этого хочет? Только придурок с твоей работы.

– Это уже почти не моя работа.

– Уволился?

– Увольняюсь.

– И куда?

– В никуда.

– В наше время в никуда опасно.

– Плевать. Я буду известным, вот увидишь. Люди будут меня слушать, я уверен в этом. И ты еще ко мне в концертные директора запросишься.

– Вот это точно исключено. Если бы ты нормальные песни пел, я бы, может, и подумал, но ездить по зонам и там перед убийцами и насильниками петь о любви и о том, как они маму любят… Да ну на хрен…

– Зря.

– Нет, ну правда, скажи мне, вот ты уже гастролировал?

– О гастролях рано говорить. Иногда квартирники даю, но уже есть предложения петь по кабакам. Но я думаю, надо сначала полноценный магнитный альбом записать, а потом уже о концертах думать. Но и этого мало. Нужен концертный директор. Может, действительно пойдешь ко мне в директора? Ты же тут всех в городе знаешь, и в Москве у тебя есть знакомые. Давай, Вить, помоги мне!

– Старик, я уважаю твой выбор, хочешь петь про зону, давай, но как ты себе представляешь, я, офицер милиции, буду пропагандировать то, с чем я сейчас борюсь? Ну как?

– А ты увольняйся из ментовки.

– Да не о том я! Уволиться не проблема, тем более что об этом только и мечтает один мой непосредственный начальник, такая порядочная гнида. Но что делать с чувством брезгливости? Я эту публику не уважаю, понимаешь? Даже если я уволюсь или меня уволят, мы все равно по разную сторону баррикад. Они там, я здесь.

– От тюрьмы и сумы.

– Да знаю я! Но и при этих обстоятельствах, не дай бог, конечно, я буду ненавидеть всю эту часть народонаселения.

– А тех, кто будет гнать тебя по этапу, будешь боготворить?

– Да вот хрен тебе в обе руки! Одинаково буду ненавидеть и охранников, и сидельцев. Ну вот скажи, почему ты так уверен, что тебя ждет слава?

– Ну как… Я тут участвовал в одном конкурсе…

– Что за конкурс?

– Конкурс самодеятельной песни.

– Не слышал. И что?

– Выиграл.

– Что выиграл?

– Первое место.

– Не знал. Поздравляю. И как, хорошо принимали?

– На ура!

– Да?

– Пойдешь ко мне директором? А что, Витюха, начнем жизнь с нуля! Заработаем кучу денег.

– Начинать с нуля, Мишаня, мне поздно. Конкурс самодеятельной песни – это не «Песня года». За самодеятельность деньги не платят. Я до армии в народный театр ходил. Играл там просто так, за интерес. Между прочим, хорошо играл. Хвалили. Все думали, что я буду поступать в театральный и стану актером. Я тоже так некоторое время думал, даже съездил в Москву на экзамены.

– И что?

– А ничего. Посмотрел на эти толпы полусумасшедших мальчиков и девочек и понял, что если я поступлю – а я знал, что поступлю, – то с этого момента я сам себе принадлежать не буду. И мужиком не буду. Не в смысле ориентацию поменяю, а просто за четыре года из меня выбьют мужское начало и я стану человеком среднего рода, который за рольки в кино или спектакле может горло перегрызть. Оно того не стоит! Ушел прямо с первого тура. Сам. Приемная комиссия мне вслед хором кричит – остановитесь, молодой человек, а нет, ушел, не обернувшись. Не жалею. Пусть хобби, и не больше…

– А если рискнуть?

– У меня семья, и в ней двое детей. Жена в отпуске по уходу за ребенком. Трое человек, за которых я несу ответственность. Они каждый день есть просят. И мне нужна стабильность, а у тебя, как я понимаю, даже при самых удачных раскладах ее не будет еще несколько лет. Ищи другого… дурака.

Мишаня не обиделся. Он улыбался. И в этот момент Степанов вдруг понял, что он не спросил у него самого главного:

– Как тебя можно послушать?

* * *

Лева Милицин не был обременен семейным положением. Нет, девчонки постоянно крутились возле него, но ни с одной не возникало желания навсегда связать свою жизнь. И вроде кандидатки попадались одна краше другой, но вот беда, душа не лежала ни к кому. То есть в начале знакомства зачатки интереса какие-то были, даже планы строились, но потом они безвозвратно улетучивались. Весь настрой на совместное проживание ломался из-за каких-то пустяков: одна смеется, словно блеет овца, другая неряха, хоть и интересный человек, третья храпит так, что дрожат стены. Пустяки? Конечно, если любишь человека! Но только если любишь, а когда ты лишь приглядываешься к этому самому человеку?

Эти и другие «пустяки» сделали Леву матерым холостяком, потому и жил он в