Все они откровенно стосковались по стычкам между районами города и ждали «открытия сезона», когда можно будет почесать кулаки о чужие морды. За зиму народец растерял форму. Спортзал спортзалом, но это как-то отдавало мазохизмом. Штанги, гантели, шведские стенки и турники только нагоняли тоску и усталость. А разрядки, эмоциональной, электрической разрядки не было. Рухнуть после тренировки на диван и проспать до утра – это было. Радости от побед, удовлетворения от того, что вон тот или этот рухнул как подкошенный после твоих ударов, – шиш.

То ли дело летом, когда новоявленный рабочий класс, пэтэушники призывного возраста, основательно прогретые портвейном и солнышком, в любую минуту по первому свистку готовы были выскочить на «терки» и «махаться» до потери сознания и пульса. Пара сотен буйволов, бегущих по саванне, выглядела бы куда миролюбивее, чем толпа гомо сапиенс местного производства, устремленных навстречу друг другу, размахивающих перед собой обрезками арматуры и самодельными нунчаками.

Давно – ох давненько! – не было хорошей шумной драки, такой, чтобы несколько сотен опытных бойцов и новобранцев посреди Старого моста, прямо под носом у Управления внутренних дел, бились за право быть самыми крутыми в областном центре, переименованном черт знает когда в честь какого-то отжившего свой век всесоюзного старосты.

Перекинутый через реку мост соединял поделенный поровну город, и, когда возникала большая драка, которую не могли, хотя очень старались, предотвратить ни областное КГБ, ни местное УВД, ни внедренные стукачи, единственное, что оставалось делать силовым структурам, так это блокировать мост с двух сторон, через громкоговорители убеждать толпу прекратить бесчинства и с плохо скрываемым удовольствием ждать, когда кровушки прольется столько, что поле боя будет усеяно десятками тел и драка затихнет сама собой.

Лежачих подбирали кареты «скорой помощи», стоящих на своих двоих пачками утрамбовывали во все, что движется, и развозили по райотделам, чтобы составить протоколы о хулиганстве, а затем отпустить домой. Лишь тех, кто числился негласными руководителями молодежных хулиганских группировок, отправляли на пятнадцать суток на нары. Обычное в общем-то дело, повторяющееся из года в год и большого ущерба не приносящее никому – ни советской власти, ни советской молодежи. Выбитые зубы, переломанные конечности в счет не шли. Одни вставлялись, другие срастались. Зато после подобных побоищ можно было уверенно говорить, что в ближайшие недели, а то и месяцы подобное не повторится. Бойцы повыбивали дурь друг из друга, и сил подняться на новое «побоище» нет ни у одной из группировок. Тем более и лето к той поре шло на закат. Не до драк, когда скоро школа, техникумы и ПТУ.

Но в тот день был не июль, а еще апрель. И надо было начинать. Кто-то из «московских», из самых молодых и борзых, дернулся всем телом вниз по лестнице.

– Стоять! – резко осадил его чей-то низкий голос.

– Хром, – тихо, с тоской, сказал Мишка Воронов.

– Что такое хром? Металл какой? – спросил Лева, явно не понимая, о чем идет речь.

– Какой металл? – мрачно отозвался Воронов. – Это его кликуха такая.

– А почему Хром?

– Да потому что Хромов.

– И он кто тут, главарь?

– Типа того. Он у этих идиотов самый главный. Без него они пикнуть не смеют.

– И что это значит для нас?

– А то, что бить нас будут основательно, взаправду.

– Эй, ссыкуны, – Хром выдвинулся к краю обрыва, – вы на хрена сюда к нам приперлись? Граница на замке. Забыли, что Московский район наш? Или не в курсе? Вам что, старшие товарищи не объяснили, что к чему? У вас там кто, Волчок заправляет?

– Мы не знаем, мы просто так, мы сами по себе.

– А зачем по льду бежали?

– Для смеха.

– Ну что, посмеялись?

– Было дело.

– А над чем смеялись?

– Над собой.

– Ну мы тоже хотим посмеяться. Но над собой это как-то делать не с руки. И у нас к вам предложение. Мы вас не трогаем, а вы возвращаетесь на свою территорию той же дорогой. То есть по льду. Идет?

Хром заулыбался, и ярким блеском сверкнула фикса.

– А какой смысл подыхать? Ты же понимаешь, что эту реку сейчас нам не перейти? Это же самоубийство.

– А ты кто такой умный?

– Человек.

– Это понятно, что не жираф. Фамилия есть у человека?

– Большаков.

– Вот смотри, Большаков. Если ты думаешь, что у вас есть другой вариант, то ты ошибаешься. Мои ребята устали от зимы и потому от вас живого места не оставят и все равно выбросят на лед. А куда уж вас он дальше доставит, не наша проблема.

– А тебя как зовут? Хром?

– Да тебе-то какая разница?

– Да просто ответь на вопрос. Вот на фига тебе это надо? Отпусти нас, и мы уйдем своей дорогой. Не бери греха на душу. Ты же видишь, что творится на Волге…

– Можно и так, но скучно мне, понимаешь? Вот вы тут пять минут назад ржали как кони, вот и я со своими парнями хочу понять причину вашего веселья. Тоже хочу посмеяться. Только не надо думать, что мы изверги какие. Мы будем за вас это… сопереживать. И не просто так. Зрелище обещает быть напряженным, и потому тот, кто доберется до своего берега живым и невредимым, завтра от нас получит по чирику. Слово даю. Кто потонет, тому на похороны тоже скинемся. Ну, договорились или как? Даю минуту на размышление.

Размышлялось как-то не очень. Врагов – а это были самые настоящие враги – было в десять раз больше. Десять на одного? Математика не в их пользу. Мордовороты были хорошо подготовлены к дракам и не знали жалости. По всему было видно, что сочувствие и сопереживание были у них отнесены к признакам слабости, которую они презирали, и они могли бы себе вены порезать, чтобы только не быть заподозренными в хилости и слабохарактерности.

И Андрею, и Стасу, и Виктору, и Леве с Мишкой было понятно без слов, что без повреждений и с нерастраченными до конца силами добраться до противоположного берега будет все-таки проще, чем со сломанными ребрами и травмами различной тяжести. А если еще и кого-то особо прибитого придется волочить за собой?

– Парни, с каждой минутой у вас шансов становится все меньше, льда все больше и больше, а это, сами понимаете… да и скорости растут.

Хром чувствовал себя повелителем мира. Но и его передернуло от вида перемалывающегося льда.

– Не хотел бы я там оказаться. Да, пацаны?

Пацаны смотрели на взбесившуюся реку как завороженные,