– Сеня, ничего не говорите, – встряла Соня. – Вам сейчас нельзя… дела подождут.

– … и попросите конторские книги. Сами изучите их на предмет всех, абсолютно всех расходов и доходов. Если попадется, – пристав продолжал, упрямо сопротивляясь головной боли, – упоминание каких-либо лечебных заведений, санаториев, вод, источников – всего, где люди обычно подолгу лечатся, все выписать, мне снести.

– Что мы ищем? – просто спросил учитель.

– Лепрозорий.

Данилов сжал зубы.

– Ваш отец… Марк Данилов, болен лепрой, кажется, он жив, но сбежал из лечебного заведения. Если его отправили в лепрозорий, то наверняка есть какая-нибудь, может, и завуалированная пометка в конторских книгах вашей семьи. Надо найти эту лечебницу и поговорить с персоналом.

– Сделаю, тотчас же, – кивнул Данилов. А потом, чуть замешкавшись, покраснев, тихо спросил: – А что с вашим помощником? Все говорят, он застрелился.

– На моих глазах, Гриша, – так же тихо ответил Бриедис, повернув голову, чтобы глянуть, не рядом ли сестра милосердия. И, убедившись, что ее нет, коротко поведал о том, что произошло в квартире Гурко.

– Получается, что тот монстр, пивший кровь нашей учительницы, – ваш помощник? – едва слышно, с ужасом проронила Соня, прижав ладони к лицу. – Полицейский?

– И да и нет. Они оба. Прежде господин, а потом и слуга, когда для господина Камилла перестала быть полезной. Гурко был назначен полицией следить за порядком в поместье. Все боялись, что Марк вернется из лепрозория. Но никто не подозревал, что Михаил Ярославович станет служить тому, от кого должен был оберегать обитателей поместья. Данилов оплатил его долги, тотчас превратив в своего преданного пса.

– О боже, он убил нашу Камиллу, – всхлипнула Соня. – Потому что… потому что она перестала для него быть полезной? Какая чудовищная бесчеловечность.

– Камилла была… больна на голову – другого объяснения у меня нет. К тому же они были все равно что сообщники. Гурко, прежде чем застрелиться, звал ее своей Макбет. Она все знала. Оставлять в живых ее было нельзя, тем более я на пятки наступал.

– Ах, бедная, бедная Камилла! – сокрушалась девушка.

– А он сознался, что выкрал ваш «смит-вессон»? – спросил Данилов.

– Сознался.

– Но почему в тот день так меня и не застрелил? Ведь он вернулся. И лишь подбросил в портфель оружие?

– А где был ваш портфель в ту ночь? – спросил Бриедис, улыбнувшись одним уголком рта.

– В маменькином кабинете.

– Там, где вы крепость соорудили? Для отвода глаз?

– Да. – Гриша не мог взять в толк, к чему клонит пристав.

– А вы сами где схоронились?

– В… в людской.

– Вот и ответ, почему он вас не обнаружил, а нашел только ваш портфель, Данилов.

Бриедис, посчитав объяснение исчерпывающим, вернулся взглядом к Соне, выдавив мученическую, но совершенно искреннюю улыбку, словно исполнил свой долг и теперь мог позволить себе удовольствие беседовать с барышней.

– Я знаю, как Дракула выкачивает кровь, – выпалила она. – Из артерии под языком!

Пока Арсений лежал в госпитале, Соня не сидела сиднем и на вечере вручения свидетельств поведала Даше, что в Риге орудует настоящий Дракула, который не оставляет следов на теле жертв. И та, поразмыслив со свойственной ей медлительностью, пробежавшись мысленно по всему анатомическому атласу, предложила Соне искать под языком.

– Мягкие слизистые – единственное место, где ранки регенерируют быстро. А под языком проходит глубокая артерия, она широкая и довольно хорошо видна. М-м, запамятовала, как будет на латыни, но Даша говорила. При известном мастерстве тонкую иглу вогнать в нее не составляет труда. И кровь будет бить толчками, и быстро очень, ведь это артерия. Но только если жертве не наскучит некоторое время находиться с открытым ртом, – поведала Соня Бриедису, заставив его испустить жалобный стон. – Она готова сама обследовать тело Камиллы.

– Соня… – Пристав побелел, приподнялся на локте и перегнулся через край кровати. Подлетела сестра милосердия, верно, предположив, что больного вновь начинает мутить. Тот поднял руку, останавливая ее, отдышался и опустился обратно на подушки. А потом холодно попросил говорить с визитерами еще минуту. Тон полицейского чиновника сработал быстро, и сестра ретировалась.

– Соня, вы же дали обещание, – взмолился он.

– Вы ведь не предупредили, что готовитесь нас так напугать, – тотчас парировала девушка. – Это тоже нарушение обещания! Нельзя было так пугать. Он вас чуть не убил. Послушайте, у вас нет хорошего прозектора, а Даша готовится в Петербург на женские медицинские курсы, она провела шестьдесят девять вскрытий, она настоящий профессионал.

– Ну что вы сочиняете, какие еще шестьдесят девять вскрытий в девятнадцать лет!

– Ей двадцать один, – поправила Соня. – Я вам сейчас скажу такое! Это не все знают, но Финкельштейн в своей дочери давно талант разглядел, медицинский, он ее сам многому обучил и водит в анатомический театр. Даша просто гений! Она два года гимназии пропустила, но в эти два года усиленно занималась дома. И у нее теперь не так много времени, уже середина июня, дни на исходе, в следующем месяце она едет в столицу, подавать документы. Тело Камиллы еще в морге…

Бриедис уже слушал внимательней, а Соня в душе ликовала, что смогла хотя бы заставить его призадуматься.

– Тело Камиллы еще в морге, – повторила рефреном она, подражая оперным духам.

В эту минуту сестра милосердия подбежала к кровати пристава, сообщив, что явился надзиратель Ратаев, спрашивает, не пришел ли Бриедис в сознание, – какое-то очень важное сообщение.

В палату, вышагивая бодрым строевым шагом, вошел поручик Ратаев, который был переведен в полицию в позапрошлом месяце. Вместе с Гурко он ходил делать обыск квартиры Камиллы Бошан. Нынче его оставили во втором городском участке за главного. Мальчишке было едва за двадцать, служил он чуть больше месяца и с трудом скрывал смятение, всякий раз, как случалось в части что-то значительное, прибегал в госпиталь, чтобы просить совета у пристава, но, находя того без сознания, в том же смятении убегал обратно.

– Ратаев, мне докладывали о твоем приходе. Говори.

– Вчера на Динабургском вокзале из Кокенгаузена прибыл человек с распоротым животом… виноват, с проникающим ранением живота. Судя по луже, натекшей под его скамеечкой в вагоне, он истекал кровью всю дорогу. Умер, когда поднялся, упав прямо на кондуктора.

Бриедис бы отправил надзирателя с таким заявлением в часть разбираться самостоятельно, но тот упомянул Кокенгаузен.

– Как он выглядел? – Бриедис рывком поднялся, опустив голые ступни на выкрашенные коричневой краской деревянные полы. Вцепился в края кровати, борясь с головокружением.

– У него лепра, ваше благородие. Это все, что можно сказать о его внешности!