Это действительно была игла. Отточенная большая штопальная игла. Ею Лисовский и чиркал по вене с ожесточением, чтобы выпустить кровь, чтобы умереть. Именно с ожесточением, потому что нормальному человеку в нормальном состоянии духа и сознания такое не под силу. Это больно. Ну, что же, значит, будут разбираться, как она попала к задержанному в камеру. И почему. И зачем Лисовский хотел умереть, ведь против него нет особо страшных улик, нет доказательств его участия в каких-то серьезных преступлениях.

— Товарищ полковник. — Один из сотрудников изолятора подошел к Крячко и протянул смятый клочок бумаги. — Это было у него под подушкой.

Стас развернул листок и прочитал:

«Или ты, или Аленка

Лучше ты сам»

— Странно, что он записку не выбросил в унитаз, не порвал в клочки, не съел, — заметил сотрудник изолятора. — Обычно малявы с воли они уничтожают.

— Обычно? — резко спросил Крячко. — Как они вообще попадают в камеры, это вы можете мне объяснить? У вас тут проходной двор или кто-то из ваших сотрудников этим занимается?

— Будем разбираться, — помрачнел сотрудник изолятора. — Мы с каждым таким случаем разбираемся.

— Разбирайтесь! А не уничтожил он записку потому, что у него в голове было другое. Кто эта Аленка, насколько она дорога Лисовскому? По-моему, он, прочитав записку, пролежал всю ночь с ней в кулаке и грыз от злости и отчаяния подушку. Посмотрите на угол наволочки! Парню было не до сокрытия улик. Он прощался с жизнью и с Аленкой! Записку в протокол и на экспертизу в лабораторию. Отвечаете погонами за нее! Я в больницу…

Гуров и Букатов приехали к больнице, когда Крячко уже выходил на улицу, и сразу кинулись к нему:

— Ну как, шансы у Лисовского есть?

— Хреновые у него шансы! — отмахнулся Стас. — Никаких гарантий врачи дать не могут. Только руками разводят!

— Ну, ты на них не злись, они тоже не боги, — осадил друга Гуров.

— Одни не боги и не могут уследить, чтобы в камеру изолятора не попадали посторонние запрещенные вещи, другие не могут спасти человека. Мы вот с вами боги из ничего добывать улики, доказательства и разбираться при недостатке информации. И ловить при этом преступников! Меня ведь не халатность бесит, не ошибки, а подлость, предательство! Ладно, считайте, что выговорился и остыл.

— Хорошо, а то мне еще напарника-неврастеника не хватало, — улыбнулся Лев. — Значит, так, охрана у палаты будет через пять минут. Алексей выяснил, о какой Аленке может идти речь. Расскажи, Леша.

— У Лисовского есть пятилетняя дочь. О ней почти никто не знает. Живет она у бабушки Лисовского, Валентины Николаевны Бурмистровой, в деревне Крохалевка.

— Дочь? У такого упыря? — удивился Крячко. — Интересно, что он способен на какие-то чувства.

— Видимо, способен, — пожал плечами Букатов. — Это давняя история. Есть подозрения, что он девушку изнасиловал, она забеременела, хотела сделать аборт, но ей не дали. Тогда она родила и покончила с собой. Он забрал ребенка, признал отцовство. Доказательств, что девушка погибла из-за него, не было. Да и не докапывался никто.

— Судьба! — покачал головой Лев. — Мать покончила с собой. Отец пытается покончить с собой, девочка остается с пожилой женщиной в деревне. Сплошь горе, горе, горе! Кем она вырастет в такой обстановке? Ох, не знать бы ей ничего о своих родителях. Только мудрость бабушки спасти ее может. Ладно, ребята, девочке охрану не приставишь, в деревне это сразу станет заметно. И дочь, и бабушку нужно забрать и срочно в надежное место здесь, в Новосибирске, до конца расследования. Займись, Алексей.

Букатов ушел к машине, а Гуров и Крячко пошли по дорожке больничного парка. Сыщики молчали, думая о том, что произошло за последние часы.

— Смотри, Стас, лист желтеет. Лето кончается, — остановился Лев возле березы. — Здесь, в Сибири, оно короче, чем у нас. Трудно описать словами, но почему-то приближение осени чувствуется на подсознательном уровне. Вроде бы и температуры держатся все те же, и листьев желтых еще нет, а все равно чувствуешь изменения. Или приближение изменений. Интуиция? Внутренние биологические часы, отмечающие время, отведенное на каждый сезон?

— Нет, просто ты не думаешь о тех признаках, которые видишь и понимаешь. Ночи холоднее стали, солнце не печет, а просто греет. Облака не летние, а осенние уже над головой. Листья потихоньку желтеют. Много чего, о чем ты не думаешь, но твоими органами чувств оно воспринимается. Ты почему завел разговор о листиках и тучках? Думаешь, я не понимаю?

— Ну? И почему?

— Потому что ты, так же как и я, чувствуешь, что что-то происходит, что-то назревает. Попытка самоубийства Лисовского — это еще цветочки. У нас с тобой Валет мертвый лежит с простреленной головой. Кому-то и в какой-то момент мы наступили все же на хвост. И у организатора всего этого сдали нервы, он начал действовать и заметать следы. Нам с тобой теперь бы не ошибаться и думать на шаг вперед. У него ведь преимущество первого шага, а мы все время лишь реагировали на его новые шаги. Теперь бы начать предвидеть.

— Давай начнем, — кивнул Лев и, достав смартфон, набрал номер: — Любовь Сергеевна? Как вы себя чувствуете? Как Ксюша отдыхает в лагере?

— Все нормально, Лев Иванович, — ответил грустный и спокойный женский голос. — Если вы беспокоитесь, что я попытаюсь вскрыть себе вены, то напрасно. Я понимаю всю степень своей ответственности перед дочерью и обязательно справлюсь, не думайте об этом. Я просто недельку решила пожить с подругами в загородном клубе на природе. Надо учиться думать о том, как жить дальше. И привыкать жить без Андрея.

Попрощавшись с Загородневой, Гуров опустил руку и, посмотрев на Крячко, покачал головой:

— Что, ты тоже напрягся, когда она сказала про вскрытые вены? Давай-ка я позвоню еще одному человеку.

Он набрал номер и долго ждал ответа, слушая голос робота: «Телефон абонента выключен или находится вне зоны доступа, телефон абонента…» Нахмурившись, Лев сбросил вызов и набрал другой номер:

— Секретариат? Будьте добры, пригласите Регину Поплавскую. Нет? В каком смысле? Это кто, Оля? Это полковник Гуров из полиции, я приходил к вам… Да-да! И как давно?

Крячко прищурился, поигрывая желваками на скулах. Он дождался, когда напарник закончит разговор, и спросил:

— Что?

— Поплавской уже два дня нет на работе.

— И? — Лицо Стаса все больше и больше выражало тревогу и напряжение. — Не тяни кота за хвост, что за привычка!

— Она никого не предупреждала и никому не рассказывала о своих планах куда-то уехать.