– Да.

– Сомневаюсь. Смотри! Три недели назад ты приступил к производству «Шпионов в открытом море». Ты утвердил Фрэнсис Флёр и Дика Коньерса на главные роли. У тебя был первоклассный сценарий и Ховард Фиск в качестве постановщика. Через неделю после того, как начались съемки, ты решил, что сценарий никуда не годится и его нужно переписать.

– Ты собираешься открывать дверь?

– Нет. Что ты сделал потом? Поручил кому-то здесь переписать сценарий? Нет. Ты направил запрос не куда-нибудь, а в Голливуд… Я повторяю: в Голливуд… И за гонорар, от величины которого моя шотландская душа сжимается в комок, ты выписал сюда самую высокооплачиваемую сценаристку в киноиндустрии. Эта специалистка еще не приехала. Пройдет не один день, пока эта специалистка наконец окажется здесь. А что делаешь тем временем ты? Я скажу тебе: ты как ни в чем не бывало продолжаешь снимать «Шпионов» по первоначальному сценарию, зная, что каждый отснятый метр отправится в корзину для мусора, когда эта специалистка наконец сюда прибудет.

Картрайт глубоко втянул воздух. Его красноватая, как кожа у больного проказой, борода ощетинилась.

Он вытянул свои дрожавшие мелкой дрожью руки.

– Том, не знай я тебя так хорошо, я бы подумал, что ты пытаешься разрушить свой собственный бизнес. Но главная беда в том, что ты помешан на сценариях. Посмотри на нынешнюю ситуацию. Посмотри на мисс как-ее-там и на меня. Просто положи себе на лоб холодный компресс и посмотри!

Смуглое лицо мистера Хэкетта стало еще смуглее.

– Я все еще прикладываю усилия, чтобы не потерять с тобой терпения, Билл. Ты прекратишь ёрничать и выпустишь меня отсюда?

– Нет.

– Ты ведь понимаешь, что тебе больше никогда не будет светить здесь никакой работы?

– …Здесь никакой работы, – выдохнул Картрайт. Он глядел на продюсера сверху вниз значительно и мрачно. – И он угрожает мне этим! Да любому, кто теперь лишь заикнется со мной о кино, не поздоровится. С меня хватит! Снова работать здесь? Да я скорее выпью пинту[8] неразбавленной касторки. Я скорее подчинюсь и перечитаю «Желание». Но ведь наверняка найдется кто-то, кто не усомнится в справедливости моих суждений? Я взываю к вам, мисс как-вас-там. Разве вы не согласны со мной?

Строго говоря, мисс как-вас-там была с ним согласна. Однако сейчас был не тот момент, чтобы неотступно следовать логике.

– Вы взываете ко мне, мистер Картрайт?

– Да. Приниженно.

– Вы хотите услышать мое искреннее мнение?

– Будьте так добры.

– Ну, в таком случае, – сказала Моника, наморщив лоб, – все зависит от точки зрения. Я хочу спросить, являетесь ли вы продюсером с десятилетним стажем, или вы таковым не являетесь? Конечно, если вас распирает от собственной значимости и вы думаете, что, кроме вас, никто ничего не понимает, если каждый раз, когда кто-то обращается к вам с предложением, вы начинаете кукситься и устремляетесь в сад, чтобы полакомиться там червями… тогда к чему ваше резонерство?

Картрайт долго не отводил от нее тяжелого взгляда. А потом он изобразил перед дверью маленькое танцевальное па.

Откинув назад голову, мистер Хэкетт рассмеялся.

– Ну все, забудем об этом, – окончательно успокоившись и похлопав Картрайта по плечу, сказал он. – Я понимаю, что ты не со зла, старик.

– Я уверена, что не со зла, мистер Хэкетт.

– Конечно, Билл разрывает свой контракт примерно раз в неделю, но потом всегда возвращается.

– Не сомневаюсь.

– Однако мне действительно надо бежать. Что-то там случилось на площадке. Какая-то неразбериха, и кого-то чуть не убило. Никуда не годится. Билл, оставляю мисс Стэнтон на твое попечение. Вероятно, у нее есть желание посмотреть, что тут у нас имеется. Покажи ей все, а потом приведи в павильон три.

– Но мистер Хэкетт! – вскрикнула Моника, внезапно встревожившись. – Подождите! Пожалуйста! Одну минуту!

– Очень рад знакомству, мисс Стэнтон, – заверил ее продюсер, пожимая ей руку, после чего легонько толкнул Монику обратно на стул. – Надеюсь на долгое и плодотворное сотрудничество. Если у вас возникнут какие-либо вопросы, задавайте их Биллу. Уверен, у вас есть что обсудить. До встречи, Билл. Пока, пока, пока.

И дверь захлопнулась за ним.

3

После того как он вышел, они оба с минуту молчали. Потом Уильям Картрайт кашлянул и произнес:

– Мадам, не говорите этого.

– Не говорить чего?

– Не говорите, – пояснил Картрайт, – что бы вы ни собирались сказать. Что-то подсказывает мне, что, какой бы темы ни коснулся наш разговор, она наверняка станет предметом спора. Но одну вещь мне все-таки хотелось бы понять: вы действительно желаете, чтобы я провел вам небольшую экскурсию?

– Если вас это не слишком затруднит, мистер Картрайт.

– Хорошо! Тогда вы позволите задать вам еще один вопрос?

– Да, какой?

– Ну, – более доверительно начал Картрайт, – вы и правда видите черных жуков, что заползают мне за воротник? Вы заметили некие скрытые симптомы проказы, которую выявит тщательное медицинское обследование? Я спрашиваю не из праздного любопытства. Я спрашиваю, потому что начинаю нервничать. С того самого момента, как я вошел сюда, вы испепеляли меня таким взглядом – даже не знаю, как его описать, – взглядом, исполненным какой-то болезненной ненависти, и это, должен вам признаться, мадам, меня расстраивает.

– Как интересно!

– Но разве это не так?

– Великодушно простите, – сказала Моника, поправляя юбку на своих чересчур красивых бедрах, с презрением, достойным самой Евы Д’Обрэй. – Мне бы не хотелось более обсуждать эту тему.

– А мне бы хотелось, черт подери! – прокричал Картрайт без всяких реверансов. – Ну будьте же разумны! Я ведь извинился, разве нет? Что мне еще сделать? Не рассчитывайте, однако, что я откажусь от своего мнения!

Моника ощутила дрожь.

– Да что вы? – процедила она. – Как это любезно! Это ужасно, ужасно щедро с вашей стороны!

– Да. И я вполне понимаю ваши чувства. Я могу сделать скидку на ваше оскорбленное честолюбие…

Ошеломленная, Моника откинулась на спинку стула и уставилась на Картрайта. Но она его не видела. Она видела лишь нечеткий силуэт сквозь повисший в воздухе, светящийся туман ненависти, что сгустилась у нее в мозгу, подобно дыму из бутылки, из которой освободили джинна. В полном ступоре, Моника не замечала, что ее юбка приподнялась, обнажив колени. Не замечала она и мрачного выражения циничной удовлетворенности с примесью раздраженного удивления на лице Картрайта.

– Скидку, – повторил он, подняв вверх руку, как первосвященник, – на ваше оскорбленное честолюбие. Но – разве вы не понимаете? – такого понятия, как совесть художника, никто не отменял.

– Действительно?

– Да. Мне неприятно это говорить, но ваш роман – дрянь. Это продукт незрелого ума, сосредоточенного исключительно на одной теме. Таких людей, как ваши Ева Д’Обрэй и капитан как-его-там, не бывает и быть не может.

Моника даже подскочила.

– А ваши нелепые убийства, – сверкнула она глазами на Картрайта, – бывают, не так ли?

– Моя дорогая юная леди, давайте не будем об этом спорить. Подобные вещи основываются на научных принципах, и они – нечто совершенно иное.

– Это тошнотворные, неумные штучки, далекие от реальности на тысячи световых лет. И написаны они так дурно, что меня от них воротит.

– Моя дорогая юная леди, – проговорил Картрайт мягко и несколько устало, – не кажется ли вам, что мы ведем себя как дети?

Моника взяла себя в руки, снова надев маску Евы Д’Обрэй.

– Боюсь, что да. Прошу вас, прежде чем я произнесу что-то, о чем пожалею, не будете ли вы так любезны показать мне то, что собирались? Если вы, конечно, говорили всерьез.

– А вы мне скажете, – упрямо произнес Картрайт, – почему вы меня так ненавидите?

– Ну в самом деле, мистер Картрайт!

– Прошу вас.

– Да в конце-то концов!

– Но ведь вы же ненавидите меня до глубины души, разве нет? – вопросил он, выпятив свою рыжую бороду.

– Боже, боже… – едва слышно сказала Моника. – А не льстите ли вы себе? Я об этом даже не особо задумывалась. Если вы спросите, испытываю ли я легкую неприязнь к вам, вашим манерам и вашей бор… я имею в виду, к вам в целом, то мне,