– Ну конечно же, голубчик. Это великолепно. Публика будет в восторге. Но как насчет того, чтобы ненадолго обратить внимание и на нас?

Последующая сцена была несколько хаотичной. Во-первых, Г. М. не понравилось, что к нему обращались «старый мореход», а во-вторых, он заявил, что обладает актерским темпераментом и его нельзя перебивать, когда он репетирует роль. Он стал распыляться на тему неблагодарности, и потребовалось несколько минут, чтобы его успокоить.

– Так вот, – наконец произнес он с ноткой усталой обреченности в голосе, – самый простой способ распутать этот клубок – позволить вам порыться в своей памяти. Тогда вы все поймете без моих подсказок.

Некоторое время он молча курил. Потом взглянул поверх очков сначала на Монику, а затем на Томаса Хэкетта.

– Я хочу, – продолжил он, – чтобы вы мысленно вернулись к двадцать третьему августа, в этот самый кабинет, где все началось. Итак, вы, – указал он на Монику, – и вы, – его палец переместился в сторону Хэкетта, – сидели здесь и беседовали, прежде чем вошел Картрайт. Так?

– Да, – кивнула Моника.

– Да, – подтвердил продюсер.

– Отлично. И тут зазвонил телефон – помните? Отлично. И кто звонил?

– Курт Гагерн, – ответил мистер Хэкетт; его лицо помрачнело. – Или Джо Коллинз. Или как там его зовут.

Г. М. посмотрел на Монику:

– Это верно? Вы помните?

– Да, – согласилась Моника. – Я помню, потому что мистер Хэкетт назвал его Куртом. И что же?

– Он сказал вам, – продолжил Г. М., снова обращаясь к Хэкетту, – что на съемочной площадке разлили кислоту. Вы ответили, что не хотите отлучаться в павильон ни на минуту. А почему? Вспоминайте! Что еще вы сказали?

Продюсер сощурился и уставился на телефон. Потом его будто обухом по голове ударили. Он щелкнул пальцами.

– Я сказал: «Новый автор только что приехала», – произнес мистер Хэкетт.

2

– Вот именно, – возвестил Г. М. – «Новый автор только что приехала». Теперь я хочу, чтобы вы на мгновение задумались о зловещем значении этих слов. Что они означали для человека, к которому были обращены?

Уже в середине месяца было решено, что Тилли Парсонс, знаменитая сценаристка, приедет из Голливуда, чтобы работать над «Шпионами в открытом море». Никто не знал наверняка, когда она прибудет, – вы и сами этого не знали. Но ее ожидали. Сокровенные мысли каждого из вас, в том числе и Гагерна, были сосредоточены исключительно на «Шпионах в открытом море». Услышав по телефону, что новый автор только что приехала, что мог подумать Гагерн? Да и что подумали все остальные?

Г. М. сделал паузу и взглянул на Тилли:

– Гагерн уже готовился к вашему приезду. Он устроил комедию с кислотой в графине, чтобы сложилось впечатление, будто на студии действует маньяк и диверсант, а потом – после вашего приезда – никто не удивился бы, что вам плеснули в лицо кислотой, чтобы…

Тилли побледнела, да и Монике было не по себе.

– …Ослепить вас, – завершил Г. М. – Он был большой мастер менять голос, так что вполне мог бы выйти сухим из воды, при условии, что вы его не увидите. Понимаете, у него не было выбора. Бежать ему было некуда. Он проявил милосердие: убивать вас он не хотел. Он хотел вас только ослепить. Как я и сказал, он уже успел подготовить для этого почву посредством трюка с графином. Он запланировал провернуть его примерно за неделю до вашего прибытия. Поэтому он наверняка был шокирован, когда позвонил сюда, чтобы сообщить о разлитой на площадке кислоте, и узнал, что Тилли Парсонс – ну а кто же еще? – уже здесь. Теперь ему пришлось действовать не мешкая, иначе ему грозило разоблачение. Он был напуган, но совсем не удивлен, что Тилли Парсонс появилась так внезапно. С чего бы ему удивляться? Все, кто вас знает, осведомлен о вашем обыкновении появляться внезапно. И что же произошло дальше? Вы, – тут он указал на Томаса Хэкетта, – устремились в павильон, оставив Монику Стэнтон в компании Билла Картрайта. Так?

– Так, – подтвердил мистер Хэкетт.

– Вы велели Картрайту привести ее в павильон, не так ли? Именно так. Оказавшись на площадке, указали ли вы Гагерну на его ошибку, а? «Приятель, вы неправильно поняли: девушка, которая сейчас явится сюда с Картрайтом, не Тилли Парсонс, а Моника Стэнтон из Ист-Ройстеда»? Нет, вы этого не сказали. И я вам это докажу.

На этот раз Г. М. вперил свой убийственный взгляд в Ховарда Фиска, и тот, слегка опешив, даже убрал руку с талии миниатюрной блондинки.

– Вы помните, – продолжал Г. М., – первые слова, что вы произнесли, когда вас представили Монике Стэнтон? Я-то помню, поскольку их записал для меня Уильям Картрайт. А вот помните ли их вы?

Мистер Фиск присвистнул.

Его тоже, судя по всему, настигло мучительное озарение.

– Боже правый, конечно, – пробормотал он и растерянно улыбнулся Монике. – Я тоже подумал, что она Тилли Парсонс. Я сказал: «Ах да, специалистка из Голливуда. Хэкетт об этом упоминал. Надеюсь, наш английский стиль жизни не покажется вам чересчур заторможенным». – Он на секунду задумался. – И вы совершенно правы. Хэкетт просто сказал Гагерну и мне, что новый автор приехала и Билл Картрайт ведет ее в павильон для знакомства с нами. Мы были слишком расстроены другими делами, чтобы это обсуждать.

Сигара Г. М. потухла, но раскуривать ее вновь он не спешил.

– А теперь, олухи вы мои, – продолжил он, – я хочу указать на один факт, который – будь у вас хоть толика сообразительности – открыл бы вам глаза на истину. Вы решили, что, если исключить что-то сверхъестественное, таинственным персонажем, выплеснувшим кислоту, является один из пяти человек. Это могла быть либо Фрэнсис Флёр, либо Томас Хэкетт, либо Ховард Фиск, либо Билл Картрайт, либо Курт Гагерн. До того момента, как кислота была вылита в переговорную трубку, наш приятель Гагерн являлся единственным из пятерых, кто еще не был знаком с Моникой Стэнтон. Он был единственным, кто не знал, что она не Тилли Парсонс. Он был единственным, кто не знал, кто она и что она. Он был единственным, кто мог совершить ошибку. Естественно, он не попадался ей на глаза, до того как выплеснул кислоту. А когда после случившегося, озираясь и глазея, он заглянул в окно – боже, какой же он, должно быть, испытал шок! Нет сомнений, что он держался вне поля зрения «Тилли Парсонс». Он видел ее лишь мельком и с далекого расстояния в павильоне, где практически не было света, а вскользь увидел ее голову и плечи сверху, когда она входила в дом врача на площадке восемнадцать восемьдесят два, где стояла почти полная темнота. Так вот, скажите-ка мне, – Г. М. сигарой указал на Тилли, – какого цвета у вас волосы?

– Если хотите сделать мне комплимент, – ответила Тилли, – называйте их золотистыми.

– Они ведь обесцвечены, верно?

– Боже, – пробормотала Тилли, – дамским угодником вас не назвать. О’кей, старый мореход. Они обесцвечены.

– А прическу какую вы носите?

– Короткую стрижку.

– Так. А теперь вглядитесь в мисс Стэнтон. Видите, какого цвета у нее волосы и какую она носит прическу? Мне также хотелось бы знать, как вы обычно одеваетесь. Я имею в виду не этот ужас розовато-небесного цвета, что на вас сейчас, – пояснил Г. М., тщательно подбирая слова, по мере того как Тилли багровела. – Я имею в виду то, что вы носите обычно. Костюмы, может быть? Серые или синие строгие костюмы? А? Двадцать третьего августа Моника Стэнтон была в сером классическом костюме. Обратите внимание, что Джо Гагерну чертовски не везло. Будь у него возможность хоть раз толком взглянуть на мисс Стэнтон, рассмотри он ее лицо хотя бы в неясном свете горящей спички, он бы не перепутал ее с вами, как не принял бы серафима кисти Микеланджело за грифа-индейку работы Джорджа Белчера[37]. Но такой возможности у него не было. Даже если бы ему выпал шанс услышать ее голос, он все равно не уловил бы разницы. Тем