— О, вы знаете, что этого никогда не было! — с жаром прервал ее Ральф.

— Даже тогда я дорого дала бы за возможность объяснить вам мои обстоятельства, разубедить вас в вашем дурном мнении обо мне. И в самом деле, какое основание имели вы думать обо мне хорошо?

— Скажите же мне все теперь! — настаивал Ральф.

— Не сердитесь на меня. Я не могу сказать вам всего. Это касается другого лица.

— Родственника?

— Да. Слушайте, мистер Гэринг, я считаю себя вправе сообщить вам только то, что относится лично ко мне, и вы можете передать это нашим милым друзьям, если найдете нужным. Я прибыла в Англию несколько времени тому назад для выполнения некоторой, для меня священной, обязанности, дав обет хранить глубокую тайну. На пути моем мне пришлось преодолеть много препятствий, но я твердо решилась во что бы то ни стало достигнуть моей цели. С Божиею помощью, это удалось мне, теперь я счастливее, чем была когда-либо в жизни.

— И все это ради другого человека? — спросил Ральф.

— Да, ради другого, — тихо сквозь слезы, отвечала она.

— Ради вашего мужа?

Энид в неописанном изумлении уставилась на него, потом поспешно утерла слезы и рассмеялась.

— О, нет, мистер Гэринг. Такого джентльмена не существует еще, да и вряд ли будет когда-нибудь существовать, — печальнее добавила она.

— Разве вы не намерены выйти замуж?

— Моя жизнь полна иной великой заботы. У меня нет времени для семейных интересов.

— И эта забота никогда не исчезнет?

— Довольно, мистер Гэринг. Я сказала вам все, что могла. Теперь поговорим о чем-нибудь более веселом. Пойдемте гулять.

— Подождите, еще одно слово, — остановил ее Ральф. — Я должен сделать вам одно признание. Думайте обо мне, что хотите, Энид, но я не в силах дольше обманывать вас. Я знаю часть вашей тайны.

Она побледнела как полотно и с ужасом смотрела на него.

— Вы знаете о моем отце?

— Нет. О нем я не знаю ничего, но знаю, что в этом доме было нечто, что вам нужно было достать, и вы достали это сегодня ночью.

Несколько секунд она молчала, отвернувшись от него.

— Как вы узнали? — тихо спросила она наконец.

— Я следил за вами, — сознался Ральф, прескверно чувствуя себя в эту минуту.

— Следили за мною! — машинально повторила она.

— Да. Сначала я случайно узнал, что вы хотите пробраться в погреб, а потом мы видели все, что там происходило.

— Мы! Кто же еще, кроме вас?

— Мистер Уэльтер.

Опять наступила пауза. Лицо Энид приняло жесткое, вызывающее выражение.

— Что же вы видели, скажите!

Ральф рассказал.

— Не судите нас слишком строго, — заключил он, — мы боялись, что вы страдаете сомнамбулизмом или временным умственным расстройством и что с вами может что-нибудь случиться…

— Что же намерены вы делать теперь со мною? — нетерпеливо и резко прервала она его. — Вот, вы знаете, что я унесла из-под плиты вашего погреба какой-то предмет. Может быть, мистер Уэльтер будет преследовать меня?

Говоря это, она вся дрожала.

— Энид! Что вы? Какие у вас мысли? Неужели вы думаете, что мы подозреваем вас в чем-нибудь дурном? — горячился растерявшийся Ральф. — Я убежден, что вы действуете по уважительным причинам. У вас есть какая-то тяжелая семейная тайна, в которую, разумеется, без вашего согласия никто не дерзнет заглядывать… — Тут, к великому ужасу Ральфа, Энид закрыла лицо руками и разразилась потоком слез. Понятно, что он сделал при этом: человек, видящий любимую женщину в слезах и не пытающийся утешить ее, недостоин названия мужчины.

Сначала она как будто не слыхала его нежных слов и не чувствовала прикосновения обвившихся вокруг нее рук, но потом вдруг перестала плакать и оттолкнула его.

— О, нет! Нет! Все это не для меня! — воскликнула она. — Я сказала вам, что у меня одна цель в жизни и я не должна думать ни о чем ином. Вы только еще увеличиваете мое горе!

Ральф выпустил ее и стоял, печально глядя на нее.

— Но если бы не ваша тайна, могли ли бы вы полюбить меня? — спросил он.

— Могла ли бы? О, Ральф, Ральф! Я и теперь люблю вас, и от этого мне так невыносимо тяжело!

Он восторженно протянул к ней руки, но она отступила.

— Нет, Ральф! Не радуйтесь! Между нами не будет больше произнесено ни слова о любви, до тех пор, пока не раскроется моя тайна. Но так как вы и мистер Уэльтер знаете уже многое, то я считаю за лучшее сегодня же, накануне разлуки, объяснить вам мои поступки. Когда мистер Уэльтер вернется из города, после обеда, вы услышите мою странную историю.

Больше ничего не добился от нее Ральф, несмотря на все мольбы выслушать его. Энид вернулась в дом, а Ральф, пробродив весь день по окрестности, встретил меня на полдороге из города и передал то, что я сейчас описал.

Признаюсь, желание Энид откровенно объясниться с нами меня очень порадовало, так как до сих пор я тяготился необходимостью скрывать от Эмили происходившее. Несколько раз порывался я рассказать ей все, но меня постоянно удерживала боязнь вооружить ее против девушки, хотя и поступавшей весьма странно, но, быть может, совершенно неповинной ни в чем дурном.

Энид сдержала слово и вечером, когда мы сидели в гостиной, к немалому изумлению Эмили, не ожидавшей такой откровенности со стороны всегда сдержанной девушки, поведала нам следующее.

— Я не помню ясно моей матери. В раннем детстве еще я постигла, что над нами тяготеет какое-то большое несчастье, и мои первые впечатления были очень мрачного свойства. По временам я видела в доме какую-то женщину; вероятно, это и была моя мать, но посещения ее оставили во мне крайне смутные воспоминания, и я даже не уверена, что не ошибаюсь относительно этой личности. Жила я в коттедже, на берегу моря, только с одной старой няней, никогда не говорившей мне о моих родителях и запрещавшей мне спрашивать о них. Подруг моего возраста у меня не было, но я ежедневно ходила к приходскому священнику, учившему меня грамоте. Однажды — мне было тогда лет семь — вернувшись домой, я нашла там разряженную даму и господина, по моим тогдашним понятиям, также очень знатного. Когда я вбежала в комнату, дама сердито взглянула на меня и крикнула: «Уходи отсюда и не показывайся куда тебя не зовут!» Я испугалась и заплакала, не привыкнув к грубому обращению, и поскорее вышла, но еще слышала, как дама сказала няне:

— Это положительно невозможно! Неужели я вам не довольно платила,