Сейчас здание пустовало, в широких коридорах, выглядящих уныло, проживало только эхо. А ведь в недалеком прошлом «Дом Фаберже» был едва ли не самым оживленным местом в городе.

Павел Глебович кивнул дворнику, почтительно вышедшего ему навстречу, и, потянув на себя медную ручку, вошел внутрь здания. Пройдя под подковообразной аркой, он ступил на парадно оформленную лестницу. Внутри здание оставалось по-прежнему живописным, вот только исчезли длинные ковровые дорожки, тянувшиеся от самой двери по итальянским белоснежным мраморным ступеням до второго этажа, прямиком под высокие колонны, что подпирали балконы просторного холла. Витражи, прежде украшавшие внутреннее убранство помещений, во многих местах потрескались, а на первом этаже и вовсе были разбиты. Теперь вместо них было вставлено обыкновенное стекло.

Чуть касаясь кованых перил, Павел Глебович стал подниматься по высокой лестнице в кабинет Карла Фаберже[30].

На втором этаже здания размещалась бухгалтерия, занимающая несколько комнат; в небольших залах прежде находились образцы предлагаемых эмалей, а также витражи с растительными узорами; в трех просторных комнатах за стеклянными витринами на аккуратных цветных подушечках была представлена коллекция моделей. На третьем этаже располагались кабинеты и залы, включая художественную студию и мастерскую скульпторов, а также ювелирные мастерские, в которых работали именитые золотых дел мастера.

На самом верхнем этаже размещалась квартира многочисленного семейства Фаберже, состоявшая из пятнадцати комнат. Особенно изящно выглядела рабочая комната Карла Фаберже, обшитая до потолка панелями из мореного дуба, именно в ней, чувствуя себя полноправным хозяином, и расположился антиквар Модест Германович Краузе. В стеллажах и застекленных шкафах, где прежде находились ювелирные изделия, теперь лежал антиквариат. Несмотря на потрясения, случившиеся в последние годы, раритеты продолжали пользоваться спросом. Только вместо аристократов, гоняющихся за старинной диковинкой, их место теперь заняла нарождающаяся пролетарская элита. Они мало разбирались в старинных вещах, пренебрегали историей раритета, если что-то их будоражило, так это внешний лоск покупаемой вещицы и то, как она будет смотреться на фоне маузера, висевшего в «красном углу».

Открыв дверь, Павел Глебович вошел в кабинет и увидел Модеста Краузе, сидевшего за большим дубовым столом, прежде принадлежавшим великому ювелиру. Удивительно, что этой ценности удалось сохраниться в такой повальной неразберихе, как революция.

Увидев вошедшего, Краузе почтительно поднялся из-за стола и, изображая неподдельную радость, двинулся навстречу, широко раскинув руки:

— Как я рад вас видеть! Вы даже не представляете! — Казалось, что восторгу антиквара не будет конца. — Я как раз только что думал о вас.

— Полноте, Модест Германович, — небрежно отмахнулся гость. — К чему этот театр? Я ведь не гимназистка, меня такими приемами не проймешь. Давайте лучше поговорим о деле.

— Как вам будет угодно, — вежливо произнес Краузе. — Вы что-то принесли?

— Да. Кое-что имеется… Взгляните сюда. — Открыв сумку, Павел Глебович достал из нее икону и бережно положил ее на стол. — Что вы на это скажете?

Семейство Краузе последние сто лет занималось продажей антиквариата; они имели свои филиалы в России, в Прибалтике, три магазина в Кенигсберге. Даже две революции, случившиеся в 1917 году, не сумели нанести ущерб процветающему семейному делу, настолько крепким оно оказалось. Лишь гражданская война, развернувшаяся по всей России, сумела поломать налаженное h оборвать устойчивые связи. Дела повсюду шли из рук вон плохо. Краузе предчувствовал, что дальше будет еще хуже: через год-другой ничего более не останется, как выйти на базар и менять редкостные вегцицьг на буханку хлеба.

И вдруг совсем неожиданно к нему пришло спасение в образе Павла Глебовича Березина, занимавшего в Петроградском ЧК весьма солидную должность: взамен на свое покровительство он передавал ему на продажу раритетные вещи, перепадавшие ему во время обысков.

Модест Германович целую минуту с восхищением взирал на икону. Потом, словно очнувшись, взял со стола очки и вновь принялся рассматривать драгоценные камни и лики святых.

— Вы спрашиваете, что я могу сказать?.. Я потрясен! У меня просто нет слов, — развел он руками.

— И все-таки я бы хотел, чтобы вы отыскали слова. Готов услышать самые нелепые предположения.

— Если нелепые… Хорошо! Мне бы хотелось сказать, что это подлинная Казанская икона Божьей Матери. Вот только не знаю, прав ли я? Мне приходилось молиться перед Чудотворной Казанской в Богородицком монастыре в 1901 году… У меня до сих пор стоит перед глазами ее образ. Глаза такие, как будто заглядывают тебе в душу из загробного мира. Здесь точно так же. Но дело даже не в этом… На лике Богородицы был небольшой след от горевшей свечи. Я вижу его и здесь… Допускаю, что икону мог создать какой-то гениальный копиист… Но как в таком случае объяснить ризу, украшенную бриллиантами? И эти изумруды… Они чистейшей воды! По первой своей профессии я геммолог[31], но мне трудно вспомнить, когда ко мне попадали столь совершенные драгоценные камни… Я склоняюсь к тому, что эта икона в действительности подлинная икона Чудотворной Казанской Божьей Матери. А вы что сами о ней думаете?

— Думаю, это и есть подлинная Казанская икона Божьей Матери.

— Но, позвольте, как же это возможно! Она же пропала, ее так и не нашли!

— Икона Чудотворная… Может, это и есть самое настоящее чудо, и после всего того, что с ней произошло, она осталась с нами.

— Где же она была все это время?

— Мне тоже хотелось бы это знать, — в задумчивости протянул Павел Глебович. — Надеюсь выяснить это в самое ближайшее время.

— Как она к вам попала?

— Давайте пропустим подробности. Мне бы хотелось поговорить с вами о главном…

— И о чем же? — обескураженно спросил Краузе.

Неожиданно улыбнувшись, Павел Глебович произнес:

— Не нужно столько эмоций. Я иногда думаю, что в вас больше русского, чем немецкого. Ведь пруссаки, в отличие от нас, куда более сдержанны.

— Возможно, — буркнул Краузе. — Вот только я считаю себя русским. Все мои предки, до седьмого колена, родились в России. А фамилия… Она мало что значит. Досталась мне в наследство от предков… Так о чем бы вы хотели со мной поговорить?

— Я бы хотел вам предложить продать эту икону.

— Что?! — невольно выдохнул Модест Германович.

— Вы не ослышались. Нет смысла возвращать икону России. Не известно, как с ней могут распорядиться. А тот, кто ее купит… за большие деньги…