Я способен думать, а значит, у моего мозга осталось не так много времени. В моих силах увидеть последний сон – мое райское место, – прежде чем мозг умрет вслед за телом.

Я всегда любил море – спокойное, с небольшими волнами. М-м-м, так приятно ощущать его своими ногами! Приятно сидеть на песке, теплом от дневного солнца, и смотреть на всю картину в целом, не разбивая ее на детали…

Прекрасно, теперь я вижу. Пусть этот образ хрупок и ненадежен, он заставляет улыбаться. Я не чувствую лица, но знаю, что улыбаюсь.

Могу ли я слышать?.. Да-а, теперь я думаю, что слышу море и песок, шепчущий на ветру. Ветер я тоже слышу. И музыку – слабую, едва различимую.

Если таков рай, я готов в нем поселиться.

Плач?.. Я не ослышался? Я слышал женский плач?.. Кто-то плачет над моим телом?.. Я прошу, пусть это будет не Оливия! На ее хрупкие детские плечи взвалился слишком тяжелый груз.

Колокол?.. Церковный колокол?.. Меня хоронят? Слишком быстро!.. Или нет… Сколько я здесь? Мой мозг не смог бы так долго прожить.

Я что-то чувствую… Ожог. Мое бедро горит. Я чувствую ногу, огонь расползается по ней. Меня сжигают?.. Нет.

Мое тело обретает чувствительность. Жар захватывает его, подбираясь все выше. Я чувствую боль. Моя голова болит. Солнце слишком яркое, а песок слишком шумит. Я не могу убрать эту картину, но я могу зажмурить глаза.

Колокол.

Тупая боль в затылке сейчас разнесет мою голову. Мои легкие сдавлены. Мой язык присох к небу. Мои мышцы дрожат. Я вновь ощущаю свое тело, и это ужасно. Надо открыть глаза.

Колокол…

Август вздрогнул на кровати и открыл глаза. Тусклый свет лампады, висящей над ним, бил в глаза, отчего Август снова их закрыл. Он лежал, постепенно приходя в себя. Из его ноги торчал шприц – тот самый, который лежал в чемоданчике вместе с ампулами лекарства, которое спасло ему жизнь. Тело, вернув чувствительность, отзывалось болью. Август испытывал ужасные муки, пока его лекарство не добралось до нервной системы, успокаивая ее и притупляя боль.

Обездвиженный, он лежал в небольшой комнате в старой землянке и слышал шаги. Он был не один.

У окна дальней стены, завешенного старыми тряпками, напуганный неожиданным пробуждением Августа, замер пухлый мужчина. Его тело казалось разбухшим, словно он утопленник, только выловленный после недельного морского заточения. Все части его тела – плечи, руки, кисти, стопы – были крупными. Голова была особенно большой, отчего нелепо выглядело маленькое, совсем детское лицо. Глаза пробивались из-под складок век. Один глаз суетливо бегал по кровати, на которой тяжело дышал гость, второй навечно устремился вверх. Маленький рот скривился в подобии улыбки, оголяя редкие детские зубки на большой взрослой десне. От нетерпения и тревоги он теребил своими толстенькими пальчиками мочки своих ушей.

Сделав шаг в сторону Августа, он нелепо засмеялся, подобно клокочущему индюку.

– Мамичка, погляди, мы его вылечили! Твой Пити, как настоящий доктор, уколол его, и он ожил!

Пити говорил весело, как ребенок-проказник, хвастающийся сверстникам.

Он родился переношенным, причинив немалую боль своей матери. В один из дней, когда десятый месяц подходил к концу, она чихнула, и он просто вывалился, безобразный и скукоженный. Его мать благодарила бога за то, что это создание не убило ее во время родов. Ребенка она любила, даже слишком, и чрезмерно опекала его. Она никогда не оставляла мальчика наедине с самим собой. Но эта любовь была иной, не такой, в какой живут мать и дитя.

Имя Пити вряд ли было настоящим. Мальчик помнил, что так к нему обращались лет с пяти. Его имя служило призывом к действию в зависимости от ситуации и интонации матери. Если он был вне дома и слышал его, то стоило вернуться. Если пахло вареными потрохами и звучало имя, то настало время обеда. А если он улавливал злость в голосе, то следовало прекратить душить животное.

Любознательность и фонтан энергии были основополагающими материями мальчика. Если бы не кислородная недостаточность в утробе его матери, повлекшая за собой большие проблемы в развитии, то Пити однозначно со всем присущим ему рвением стал бы выдающейся личностью в мире медицины. Иначе как объяснить его сильный интерес к внутреннему содержанию всего зверья в округе? А какое восхищение вызвал доктор, который периодически посещал его и колол металлическими иглами, после которых он засыпал и просыпался переполненным жизненной силой! А в двадцать шесть лет, когда одна сторона тела перестала слушаться, Пити похоронил свою мечту на несколько лет, пока не открыл саквояж Августа Моргана. Это был знак.

Он подошел и погладил Августа по голове влажными ладошками.

– Не бойся, дружочек, все будет хорошо.

– Воды, – тихо прохрипел Август.

Воздух, который он вдохнул для того, чтобы произнести это слово, влетел и обжег сухие связки.

Пити не услышал его. Или сделал вид. Он отвернулся и отошел к столу, за которым сидела женщина. Она не шевелилась. Август видел ее смутно. На глазах была пелена, но сил убрать ее не было.

Землянка, в которой он оказался, переживала не лучшие годы. Из щелей в крыше бежала вода, стены покосились, дверь трещала под напором ветра, пол прогибался под каждым шагом тучного хозяина.

– Мамичка, пусть дружочек поживет у нас! После того, как Дутси пропал, мне совсем одиноко!

Пити подошел к кухонному шкафу и достал оттуда чугунок с чем-то, похожим на прокисшее молоко. Он наполнил тарелку, утопил в ней свой большой палец, понюхал содержимое и улыбнулся. Август не видел, что Пити делает, но надеялся на то, что он нальет ему воды. Но миска с тухлой похлебкой оказалась предназначена не ему.

– Мамичка, я покормлю Бутси. После того, как Дутси пропал, она то и дело скулит.

Пити скрылся за низенькой дверью в стене. Скулит… Август представил истощенную собаку и тут же понял, откуда в его мысли прокрался женский плач. Воспаленный мозг спутал его с собачьим скулежом.

Здоровяк с детским лицом ушел, и у Августа появился шанс сбежать из этого странного места. Преодолев боль в мышцах, он спустил ноги с кровати на пол. Следом он поднялся, отчего разболелся затылок и закружилась голова. Силы стремительно покидали его. Жажда никуда не делась. Боясь потерять время, Август маленькими шагами двинулся в сторону двери.

Пройдя немного, он вспомнил про женщину за столом, и по спине пробежал холодок. Она могла закричать или позвать своего сына. Август сделал шаг в ее сторону, сложив руки на груди,