Потом мне перевели этот диалог. Дите показывает на капитана-пограничника, у которого на плече висит автомат Калашникова:

— А почему у него автомат? Автоматы же нельзя всем носить.

— Он военный, ему можно, — отвечает оперативник.

— Военный, — задумчиво произносит мальчонка. — А у моего папы пулемет!

— Замолчи! — тут же прилетает затрещина от мамаши.

Через некоторое время дите и Чхеидзе снова затевают разговор.

— Ты кто, Вано? Кем хочешь быть, как вырастешь? — улыбаясь, спрашивает оперативник, трепля мальчишку по голове.

— Я абрек!

— Почему?

— Папа абрек. И я абрек!

Шлеп — еще один подзатыльник от матери за то, что спалил всю контору. Мальчишка обиженно надувается.

А осмотр помещений продолжается.

С самого начал стоял вопрос, куда девать ребенка. В доме его оставлять нельзя, поскольку если начнется стрельба, то его жизнь никто не гарантирует. Поэтому мы в итоге сдали его на руки пограничнику из спецгруппы. Тот передал его по договоренности людям Лядова, чтобы пристроить на время в безопасном месте, пока не определится судьба всей его семьи.

Ох, такие суетливые мелочи вечно разъедают любую операцию. Так всегда и бывает. Вместо чинной благородной засады со взведенным оружием и героическим ожиданием жаркой битвы решаешь какие-то идиотские проблемы — договариваешься с женщинами и старушками, убираешь подальше малых детишек. Еще бы сплясать им всем и куплеты исполнить. И этот случай не исключение.

Сумасшедший дом потихоньку утрясся. Надо молиться, чтобы соседей сюда не принесло. И чтобы Барс не задержался. Долго держать засаду в тайне мы не сможем — тут же все на виду.

Просчитывали мы самые разные варианты. Погранцы виртуозно рассредоточились по окрестностям — шиш их теперь различишь, пока не наступишь. Расчет был на то, что сюда лично заявится Барс. Почему лично? Да у его женушки такой характер, что остальных она просто пошлет и даже слушать не станет. Заставить ее покинуть отчий дом сможет только абрек.

Хотя разное бывает. И Барс может не прийти. В таком случае хоть связного прихватим. А уж его разговорим — это мы умеем. Только попотеть тогда придется куда больше. Но почему-то у меня была твердая уверенность — абрека мы возьмем.

Гонцы с гор спустились под утро. Как мы и рассчитывали…

Сперва было какое-то смутное движение и шуршание в темноте, в зарослях. Потом в дверь постучали. По-грузински что-то проворковали. Как я понял, требовали открыть. И прозвучало имя — Лука.

Капитан Чхеидзе, единственный понимавший разговор, подал условный знак. Он означал, что абрек не сам пришел, а прислал разведку.

— Открывай, — прошептал я, подталкивая осторожно женщину к двери.

Она шагнула вперед. Потянулась к засову. На миг помедлила.

А потом что есть силы заорала, почему-то по-русски:

— Беги, Зурико! Тут чекист!..

Глава 34

Все, понеслась душа в рай.

Я резко отшвырнул от двери Нателу, так что она кулем упала на пол, и рванулся вперед, отодвигая засов и распахивая дверь.

Этот самый Зурико, видимо, не ожидавший такого поворота дела, замешкался на несколько мгновений. А когда развернулся, чтобы дать деру, я уже прыгнул вперед, мощным ударом кулака в затылок сбил его с ног и отключил.

В кустах едва слышно хлопнуло. Потом послышался стук — словно мешок уронили.

Из кустов вынырнул боец со спецвинтовкой — с глушителем и пламегасителем, — использующейся в некоторых специфических подразделениях. В том числе и в разыскном отряде погранокруга.

В доме же началась суета. Какие-то писки, сдавленные вопли, восклицания на грузинском языке.

Это Натела взбесилась. Предупредив гонца, она пыталась броситься за мной, чтобы помешать, но ее перехватил грузинский оперативник. Она попробовала заорать. Чхеидзе встряхнул ее и зажал ладонью рот. Теперь она лягалась, кусалась и вообще человеческий облик растеряла, явив собой самку питекантропа.

Сама напросилась. От увесистого удара, нанесенного Чхеидзе по ее дурной голове, она поплыла. Ее запястья охватили браслеты наручников. И бешеная грузинка устроилась на полу в углу.

— Ответишь за это, подстилка бандитская, — прошипел Чхеидзе по-русски, поглаживая свою прокушенную до крови руку.

— Лука всех вас убьет! Всех найдет и убьет! — тоже на языке «оккупантов», притом почти без акцента, прошипела она.

Потом, набрав в легкие побольше воздуха, она вознамерилась заорать снова. Но капитан-пограничник влепил ей пощечину и тут же умело воткнул в рот кляп.

— Смотри, чтобы не задохнулась, — забеспокоился я.

Это вообще целая наука — качественно приладить кляп. Нужно исполнить все так аккуратно, чтобы «пациент» не визжал, но вместе с тем и не задохнулся. Меня ей обучали знающие люди в партизанском отряде.

— Это дело мы умеем, — заверил капитан. Его тоже, видать, хорошо обучали.

Снайпер, снявший бандита, вместе с еще одним бойцом затащил в комнату пленного — совсем молодого паренька, с только наметившимися усами, худого, смуглого и на вид совершенно безобидного.

Хорошо я ему врезал. Но в пределах допустимого. Он уже начал возвращаться из царства добрых и приятных сновидений.

Наконец бандитский разведчик очнулся и застонал. Суровая и беспощадная реальность легла ему на грудь всей своей неподъемной тяжестью. Он ошарашенно посмотрел на нас. И из обоих его глаз потекли обильные слезы.

Паренек совсем молоденький, эдакий абрекский фольксштурм. Большинство матерых бойцов Барса или убиты, или сбежали. Вот и приманивает он дурной молодняк абрекской романтикой и сказками про независимую Грузию.

— Ничего не скажу! — отважно воскликнул парнишка, тщетно стараясь убрать дрожь из голоса.

Ну посмотрим, пацан, сколько в тебе стойкости, в процессе полевого допроса. Возиться в психологии у нас сейчас просто времени нет. Нельзя терять ни секунды. А потому — только физическое воздействие.

Ладно, начнем со старого проверенного способа. Я сгреб его лицо в пятерню и заученным движением перекрыл кислород.

Когда парень стал задыхаться, я отпустил его и ласково осведомился:

— Ну как? Говорим?

Он залопотал что-то по-грузински, что означало его крайнее несогласие с незаконными методами, а также его железную стойкость и твердую уверенность в том, что он отважно переживет все пытки. И в этот момент помимо ужаса он испытывал еще и гордость за себя.

Эх, наивный! Игры в войнушку кончились, а началась настоящая война. И по ее законам при полевом допросе рано или поздно говорят все. Вопрос — с каким ущербом для здоровья.

Ну что, продолжим.

Где-то заплакала попранная социалистическая законность. Но ничего, подобреет и забудет о недоразумении, если мы Барса возьмем. Лишь бы взять заразу…

Когда перекрыли кислород в третий раз,