Георгий Персиков
Ловцы черных душ
Дело летающего ведуна
Роман
* * *
© Г. Персиков, 2025
© ООО «Издательство АСТ», 2025
Пролог
В этом году весна долго не хотела приходить в С. Уже две недели прошло со светлого праздника Пасхи, дни стали длинными, ночи укоротились, но несмотря на это – целыми днями были лишь дожди и слякоть. То морось, то ливень, все одно – грязно, холодно, промозгло и бесприютно. Сидеть бы в такую погоду дома у печки да гонять чаи с ежевичным вареньем или сладким мармеладом… Но есть государственные дела, которым никакая погода не помеха, и есть государственные люди, которые эти дела исполнять повинны. Смиренно, безропотно и с благодарностью.
Так размышлял Николай Инюткин, мокрый насквозь от косого дождя, отважно пересекая Базарную улицу, временно превратившуюся в бурный грязевой поток. Служил Инюткин при почтовом департаменте и значился там внетабельным канцеляристом, а проще говоря, был курьером-письмоношей. Не было во всем С. другого такого чиновника, который бы с таким усердием, рвением и ответственностью исполнял бы свою работу, получая за это жалованье в тридцать рублей.
Вот и сейчас он трепетно проверял рукой лежавший во внутреннем кармане сюртука пакет. Не промок ли? Нет, слава Богу, сухой. Сегодня же эти бумаги должны быть подписаны Никифором Аристарховичем – дело государственной важности, шутка ли! Начальник так ему и сказал, мол, дело государственное, так что хоть небо на землю упади, а чтобы сегодня было подписано! Инюткин с сомнением поглядел на фиолетово-серые небеса, низко нависавшие над городом, почти касаясь креста на куполе собора, и решил, что дело осталось за малым, а значит, нужно поторапливаться.
На входе в присутственное место Николай был с пристрастием допрошен седоусым сторожем, который отчитал его за отсутствие галош, а затем строго проследил, чтобы посетитель тщательно очистил от грязи сапоги и обтек.
– Да стой ты, мордовская ты рожа! Какой раз шастаешь сюда, и завсегда свинничаешь! Я тебя приучу к порядку! Тут стой, пока вся вода не стечет! Ты же сейчас все паркеты обгадишь! Деревня!
Инюткин испепелил сторожа взглядом. Для него, крестьянского сына, великими трудами выбившегося из мокшанского села в город, страшнее оскорбления не было. Сколько лишений он претерпел, сколько унижений снес, покуда к сорока годам не выучился и не прилип к почтовому департаменту С. Чиновничья должность, пусть и самая ничтожная, была его светочем. Служение государству он почитал своей священной обязанностью, возвышающей его над простым людом, а особенно над своими соплеменниками мордвинами. Чем дольше он служил, тем больше в нем крепло это смутное презрение. Он уже хотел было обругать наглого сторожа последними словами, но вовремя опомнился, вытянулся в струнку, наморщил свой конопатый нос и произнес, как ему казалось, тоном холодного превосходства:
– Да нешто ты с первого раза не расслышал? У меня опять бумаги на подпись к Никифору Аристарховичу! Новые формуляры! Ежели их сегодня не подписать – знаешь, что будет?! Вот то-то же… Дело государственное! Так что не стой на пути!
Инюткин отодвинул в сторону оторопевшего сторожа и, так и не пояснив, что будет, если не подписать формуляры, проследовал в сторону приемной. Сторож проводил его взглядом и торжествующе бросил вслед:
– Зря торопишься! Никифор Аристархович не принимают никого сегодня! Работают с документами!
Инюткин только фыркнул в ответ и после краткого стука сунул свой нос в приемную. Но, к его конфузу, секретарь только подтвердил слова сторожа, чиновник действительно велел никого не пускать. Из кабинета доносилось шуршание бумаг, тихие вздохи и стук печати. В ответ на все вопросы Николаю было велено сидеть в коридоре, дожидаться, когда его позовут, и впредь не лезть с глупостями. Инюткин вздохнул, проверил еще раз пакет с бумагами и покорно уселся на скамью напротив кабинета, уставившись на висящие над дверью часы. Часовая стрелка медленно приближалась к одиннадцати, минутная стрелка на часах загадочным образом отсутствовала.
В такие праздные минуты Николай занимался любимым делом – гордился службой и мечтал о повышении. Он бесконечно мог вспоминать моменты своей карьеры, которые виделись ему триумфальными: передача важных донесений, в основном касательно всяких мелких изменений в почтовых бланках, но тем не менее значимых; встречи с важными чиновниками, иногда, как сегодня, вплоть до коллежских секретарей! Шутка ли! И ведь со всем он справляется, все успевает. Это потому, что он – мокша, похитрей и посноровистей будет, чем эти остолопы эрзя! Это для приезжих из столиц вся мордва на одно лицо, а местные еще разбирают, что если волос темный и кожа смуглая – то мокша, а если волос русый и глаза светлые – понятно, что эрзя-недотепа. Эрзя годятся только землю пахать да грибы в лесу собирать, им если что важное доверить – так все напутают, что и до революции недалеко. Мокша другое дело, мокшанам и серьезную работу пожаловать можно, даже и государственную…
Мысли Инюткина потекли по привычному руслу, обтекая неудобные островки, которые напоминали о том, что он к сорока годам с грошовым жалованьем живет в крохотном домишке вместе с отцом и беременной женой, которая скоро должна принести наследника. Это и давало ему сил год за годом стаптывать ноги на курьерской службе, бесконечно надеясь на скорое повышение. День за днем, с тех самых пор, как в С. провели железную дорогу и он поступил на службу в департамент, все мысли его были о получении какого-никакого, но официального чина. Повышение по службе – вот была его настоящая заветная мечта. Чин коллежского регистратора, заслуженный, по его мнению, давным-давно, но по некоему недоразумению до сих пор не подтвержденный начальством. Настоящая табельная чиновничья должность! Погоны со звездочкой! Жалованье в тридцать рублей! И главное, самое главное, никакая сволочь, вроде этого усатого инвалида, не сможет ему тыкать, что он, дескать, мордва, деревенщина и всякие другие обидные вещи. Будут к нему обращаться «ваше благородие» и никак не иначе…
– Ваше благородие! Ваше благородие!..
Инюткин, видимо, задремал от бесконечного ожидания, и теперь его с усмешкой тряс за плечо давешний усатый сторож.
– Ваше благородие, вставай уже, хорош храпеть. Присутствие закрывается!
Николай потер кулаками глаза и огляделся. Присутственное место выглядело пустым и бесприютным – кое-где уже потушили свет, в отдалении уборщики грохотали ведрами, галошная стойка почти опустела, а одинокая стрелка на часах указывала строго вниз.
– Как же, как же это…
Он беспомощно огляделся и в поисках
