Говорить с ней времени не было, но Савелий надеялся, что успел вовремя.

— Ее жених, — стараясь дышать ровно, ответил Савелий, — и хочу заметить как врач, что таким лезвием вы не сможете достать до сердца или печени.

— Заколю, как свинью, и ты истечешь кровью! — ответил Кузьма, держа нож перед собой, при этом на мгновение взглянув на лезвие. А что, если, и вправду, длины не хватит?

Воспользовавшись секундным замешательством, Савелий шепнул Насте: «Вы в порядке?». Она кивнула. Это его немного успокоило.

— Что вам здесь нужно?

— Не твое собачье дело!

На этих словах из кабинета вышел Ермолай. Он посмотрел на Кузьму, затем на Савелия и уже потом на Настю. Быстро смекнув, что случилось, он встал между враждующими.

— Опусти нож, — сказал он Кузьме.

— Пусть вазу поставит.

— Сперва нож, — ответил Савелий.

— Нам проблемы не нужны, — сказал Ермолай, положил свою ладонь на ладонь Кузьмы и опустил руку. — Без шума и пыли, — шепнул он ему.

— Да помню, — громко ответил Кузьма, — просто этот пес напал на меня первым.

— Я защищал честь девушки.

— Ага, — хихикнул Кузьма, в компании он чувствовал себя более уверенно. — Она сама этого хотела, видел бы ты, как она передо мной виляла, точно лисица.

Слова ранили Настю и подкинули поленьев в угасающее пламя ненависти врача. Если бы на его пути не стоял этот остроносый бородатый здоровяк, он бы метнул вазу прямо в лоб обидчику.

Но Ермолай, словно прочитав мысли Савелия, поднял перед ним раскрытую ладонь.

— Не глупи, мы сейчас уйдем.

Он взял под локоть Кузьму и выволок его в коридор. Там они о чем-то спорили, но их слов Савелий не разобрал. Через несколько минут голоса стихли. Врач вышел в пустой коридор и запер за ними дверь.

***

Оказавшись на улице, Кузьма с обидой посмотрел на Ермолая. Тот пожал плечами и, все еще ведя его под локоть, отвел его подальше от парадной.

— Такое нельзя прощать, без суда зарядил в меня вазой. — Он потрогал шишку на затылке. — Дважды!

— Знаю, и мы не простим, но мертвец нам пока не нужен. — Ермолай огляделся и засунул руку в карман.

В глазах Кузьмы блеснул интерес.

— Что-то нашел?

— Не густо, — мрачно ответил Ермолай и раскрыл ладонь.

Перо с позолотой на конце, какие-то шестеренки да стеклянный флакон. Кузьма посмотрел на добычу, потом поднял глаза на остроносое лицо, снова на ладонь и опять на лицо.

— У тебя что, нос заложило? Где твое чутье домушника?

Ермолай нахмурился.

— Ты, видно, от удара слепым стал. — Он чуть ли не в упор поднял ладонь. — Внимательно смотри. Перо явно золотое, как и механизмы. А что до стекляшки, — он взял флакон и потряс, — наш писатель не так прост, как мы думали.

— Опиум, — сказав, Кузьма поморщил нос, — никогда не любил эту гадость. Да и нам какой прок с того, что подлец — любитель покурить?

— Пока не знаю. — Ермолай убрал вещи в карман. — Если что, обменяем на бутылку вина в каком-нибудь кабаке.

Кузьма пожал плечами, и приятели пошли в сторону арки, чтобы выйти из внутреннего двора доходного дома. Они почти дошли до нее, когда Кузьма рукой остановил Ермолая и потянул за собой.

— Ты что?

— Погляди, там коллежский секретарь, тот, что был на сеансе, лучше ему на глаза не попадаться.

Ермолай сузил глаза.

— Точно.

Они проследили за тем, как Петр Алексеевич просеменил мимо них, даже не удостоив вниманием, и скрылся в парадной. Благо день подходил к концу, и внутренний двор утонул в мрачно-серых тонах.

Что-то в его походке смущало. Не так должен ходить государственный служащий, особенно носящий такой чин.

— Знаешь, — начал Кузьма, — что-то не похож он на секретаря.

— Вот и я об этом думаю. — Ермолай почесал бороду. — Одет не по форме, нет выправки. Сдается, твой писатель и с этим нас обманул.

— Тогда кто же он такой? — спросил Кузьма, но ответа не требовалось, он уже знал, как поступить. — Предлагаю подождать и выяснить.

— Согласен, да и чутье подсказывает, что он при деньгах, — поддержал его Ермолай и коснулся пальцем носа.

Глава 12

Мало того что от рук неизвестного погиб начальник почтовой службы, так еще и в деле оказался замешан известный писатель. За какой грех Лаврентию Павловичу выпало такое наказание. Ведь верой и правдой он служил государству, исправно наказывая преступников и защищая обычных людей. Все эти годы вверенный ему участок был образцовым. Каждого он знал, и все знали о нем. Многих уберег от беды, кому-то помог советом. Да и вырос он на этих улицах. Так что неспроста на его мундире золотом сияла начищенная до блеска медаль «За усердие».

Вкупе с пышными усами, шашкой на черной портупее и револьвером Smith & Wesson она прекрасно подчеркивала образ строгого, но справедливого надзирателя.

И так всегда было легко и привычно отделять плохое от хорошего, черное от белого, что чувства притупились. И в таком сложном деле, где все обстоятельства указывали на вину писателя, а нутро им противилось, Лаврентий Павлович не мог ничего решить. Но и поиски убийцы не его забота.

А если бы Фролов не ленился исполнять свои должностные обязанности, то сидел бы Лаврентий Павлович сейчас в своей квартире, пил горячий чай, от которого пот выступает на спине, и ел пряники. А всей рутиной занималась бы сыскная полиция.

Однако ему достался Фролов, так что, оставив вместо себя городового на случай, если кому-то срочно понадобится околоточный надзиратель, Лаврентий Павлович отправился на поиски хоть каких-нибудь сведений.

Первой была горничная Георгия Александровича, но ничего путного она не сообщила.

Марфа ушла из квартиры вечером, примерно в десятом часу. По пути она, как обычно, закинула несколько рабочих писем Георгия Александровича в ящик почтовой службы, затем пошла по своим делам. Вернулась утром, зайдя в ближайшую к квартире пекарню. По какой причине она не жила с Георгием Александровичем, околоточный не знал. На прямой вопрос она лишь потупила глаза, попыталась скрыть смущение и промямлила что-то типа «распоряжение хозяина». И если бы она не была лет на десять старше Георгия Александровича, то Лавр обязательно заподозрил ее в любовных отношениях с хозяином. Так что после разговора с ней он выяснил только то, что у убийцы в распоряжении была вся ночь.

Теперь же, как бы он ни хотел, ему следовало навестить фотоателье на Думской улице.

Именно там он видел живого Георгия Александровича в последний раз. Обвинять Мастера в убийстве он не собирался, но исполнить свой