В глазах Айви вспыхнула черная ярость.

– Когда ты умрешь, а я заберу все, этого будет достаточно.

Она прислонилась к дверному косяку, взяла револьвер обеими руками, и на ее лице заиграла улыбка.

– Ты знаешь, как это было просто? Сунуть в его ротик шприц и надавить? Он умер почти мгновенно.

Саттон остановилась.

– Нет, Айви. Не надо. Прекрати!

– Ни боли, ни сопротивления.

– Я тебя предупреждаю…

Итан тоже вскочил на ноги и встал справа от Саттон, плечом к плечу. Он едва сдерживал ярость, Саттон буквально чувствовала исходящие от него волны гнева.

Айви этого не заметила, а может, ей было все равно, она потеряла голову, увлекая их за собой в пропасть.

– А знаешь, я видела, как ты его обнаружила. Я спряталась в шкафу и ждала. Хотела увидеть твою реакцию. Когда я пробралась в дом, вы оба были пьяны и храпели. Итан лежал в своей комнате, в полной отключке. Я наблюдала за вами обоими. А потом увидела ребенка. И чуть не передумала. Дэшил был невинен. Я чуть не ушла домой за револьвером, чтобы пристрелить вас обоих. Но я знала, что это будет слишком легко для вас. Вы должны страдать. Должны ощутить боль. И сейчас это произойдет.

И она выстрелила.

Смерть и возрождение

А потом все произошло одновременно.

Айви снова спустила курок.

Итан нырнул вправо.

С криком, напоминающим звериный рык, Саттон бросилась на свою дочь, и в ее руке мелькнул металл. Нож, который Итан спрятал между подушками дивана, вонзился Айви в горло.

Саттон как будто превратилась в другого человека. Словно кто-то щелкнул выключателем. Однажды у нее уже возникало такое чувство – когда ей было тринадцать, во время жаркой ссоры с отчимом.

Теперь она снова это ощутила.

Ярость, чистая и пылающая, сила и ярость ангелов в ее ладони. Она пронизывает насквозь, ослепляет, избавляет от сомнений и тревог, превращает в отлаженный механизм.

Вспышка металла в лунном свете.

Горячий нож в ее руке.

Густая кровь на ладонях.

Итан уже оказался рядом, подхватив падающую Айви.

Саттон выронила нож и опустилась на колени.

Стук ее сердца сливался с воем сирен.

Итан опустился рядом и прижал ее к груди.

– Все кончено, Саттон, – снова и снова повторял он сквозь ее рыдания. – Все кончено. Все кончено. Все кончено.

А когда спустя несколько минут она пришла в себя, на нее смотрели пустые глаза женщины, пытавшейся отнять у нее жизнь. Холодные, пустые глаза. Чудовище, которое называло себя ее дочерью, уставилось на нее не моргая.

Когда думаешь, что все кончено

Полгода спустя

– Я тебя ненавижу.

Саттон произнесла эти слова ровным тоном, как констатацию факта.

Итан засмеялся:

– Неправда. Ты меня любишь. Ты любишь нас.

– Это не значит, что я не могу тебя ненавидеть.

Это стало чем-то вроде привычной шутки. Чем чаще Саттон говорила, что ненавидит его, тем яснее становилось, что она его любит. В большинстве случаев.

Тетя Джозефина однажды сказала, что секс – это самое честное, чем можно заняться с другим человеком. Так что, если ты не готова обнажить свою душу перед парнем, сказала она, стоит подождать.

Саттон жалела, что не подождала. Жалела, что многое не сделала по-другому. В особенности, что не встретилась лицом к лицу с демонами, вместо того чтобы убегать. Теперь ей предстояла жизнь, полная ужаса. Она погладила свой живот, в котором теплилась жизнь. Да, ей было страшно. Очень страшно. Но у нее снова появилась надежда. Шанс начать жизнь заново.

Терапия помогла справиться с чувством вины. С болью. Трудно было переварить, что собственная дочь превратила ее жизнь в ад, манипулировала ею, убила ее сына и пыталась убить ее и Итана. Временами казалось, что это за гранью реальности.

Трудно было смириться и с тем, что пришлось убить свою дочь. И с этим уже ничего не поделать. До конца дней придется нести эту вину, чувство, что, поступи Саттон в детстве по-другому, Айви не превратилась бы в чудовище.

Психотерапевт заверил Саттон, что она не виновата. Что только Айви ответственна за свои поступки.

Джоэл Робинсон защищал ее в суде, и на следующей неделе у нее заканчивалось условное наказание. Саттон понимала, что легко отделалась. У правительства были веские основания отправить ее в тюрьму, но Робинсон оказался на высоте, и сделка с признанием вины устроила все стороны.

И все это время Итан был как скала.

Жизнь не стала прежней, но у них появилась надежда. После кошмарной потери и пережитого они изменились. Изменились, стараясь простить друг друга. Изменились, посетив могилу женщины, которая отравила их жизнь ужасом. Изменились, погрузившись в творчество и друг в друга, единственное, что им было по-настоящему нужно. Изменились, найдя истину в любви.

Все стало даже слишком идеально. Саттон решила об этом не думать. Тогда, возможно, все так и останется.

Как ни посмотри, они исцелились. Вместе.

По вечерам они сидели на качелях на крыльце. Сидели обнявшись. Стало прохладно. Лужайку устилали неубранные листья, рассыпая последние брызги золота и ржавчины. Сегодня голова Саттон лежала у Итана на коленях. Он положил правую руку на ее растущий живот, а в левую взял книгу, которую его попросили прочесть. Было тихо. Спокойно. Страницы книги шептались с ветерком.

Саттон уставилась в потолок.

– До рождения ребенка надо перекрасить эти доски. Через пару недель мы будем день и ночь на ногах и…

Итан наклонился и поцеловал ее. Провел рукой по ее ладони. Поцеловал толстый, извилистый и блестящий шрам, оставленный в тот вечер ножом.

– Потолок подождет. Мне надо что-то придумать, чтобы не ехать в промо-тур.

– Ты не можешь не поехать, сам прекрасно знаешь. Книга слишком важна. И слишком хороша. Она изменит много жизней, Итан.

– Наши уж точно изменила, и для меня это самое важное.

Они уже обсуждали его книгу, которая изменит много жизней. Саттон и правда в это верила. Роман был таким пронзительным, честным, настоящим. И уже получил очень хорошие отзывы критиков. Поговаривали о Пулитцеровской и Национальной книжной премии.

К чести Итана, он всячески старался не обращать на эти слухи внимания. Конечно, время от времени в нем вспыхивала искра гордости, но Саттон знала, точнее надеялась, что это скорее результат глубочайшего облегчения, потому что он наконец-то сумел написать еще одну книгу, и ей нравилось каждое слово в романе.

Итан отложил книгу:

– А как продвигается твой