— Значит, все это произошло за три дня до убийства Славина?

— Точно!

— Как разыскали этих свидетелей?

— Они сами попросились ко мне на прием и дали показания. Они сидят тут, у нас. Отбывают наказание за мелкое хулиганство.

— Понятно.

— Вот видите, Александр Дмитриевич, Лавров-то рукоприкладством давно занимается. Поискать — наверное, были и другие такие же случаи. На их фоне убийство Славина будет выглядеть совсем иначе.

Но Дорохов снова вернулся к протоколу осмотра и спросил:

— Скажите, Захар Яковлевич, вы не знаете, всё ли записали в протокол из того, что обнаружили в карманах Славина?

Киселев удивленно пожал плечами.

— Конечно, всё. Я сам был на месте.

— А где одежда Славина?

— Вернули матери. Всё вернули. Да вы посмотрите, в деле должна быть расписка.

Дорохов перелистал несколько страниц, нашел расписку, прочел ее и предложил:

— Давайте съездим с вами домой к Славину.

— Тут нечего ехать. Это совсем рядом. В квартире я у них не был, но дом знаю. А что вы там хотите найти?

— Ничего особенного. Хочу посмотреть... Поговорить...

Киселев собрался забрать показания Капустина и Воронина, но Дорохов попросил:

— Оставьте. Еще разок прочту.

В кабинет вошел Козленков.

— Пришли? Вот и отлично. У меня к вам просьба: пока мы с Захаром Яковлевичем ходим к матери Славина, познакомьтесь с этими показаниями и соберите все данные о ребятах.

Козленков взглянул на протоколы.

— Я их обоих знаю, товарищ полковник!

— Еще лучше, но все-таки поинтересуйтесь. Мне хотелось бы иметь о них самые свежие данные.

Славины жили в пятиэтажном доме, в микрорайоне, который ничем бы не отличался от других, если бы не обилие зелени. Нет, здесь росли не тополя и липы. Дома окружал настоящий фруктовый сад. Плоды оттягивали ветки и, конечно, были соблазном для детворы. Киселев объяснил:

— Тем жильцам, которые получили квартиры на первых этажах, выделили под окнами крохотные участки земли вместо балконов. Ну, а заместитель председателя исполкома у нас мастер на всякие благоустройства. Собрал всех первоэтажников, помог достать саженцы, консультации разные организовал. И вот результат. Сначала с мальчишками беда была, а потом и они увлеклись, всяких кормушек птицам понастроили. У нас в городе таких вот районов несколько и, знаете, здесь меньше хулиганства, меньше пьянок. Думается, что садоводство — очень доброе дело.

Дорохов не ответил. Не потому, что не разделял мыслей Киселева, просто он обдумывал предстоящую беседу.

Им открыла худая женщина в черном кружевном платке. На ее землистом лице выделялись лишь темные провалы глаз. Стоя в дверях, она невидящим взглядом скользнула по лицу Дорохова, но, заметив Киселева, преобразилась, вся как-то подобралась, а глаза стали злыми.

— Что надо? Загубил со своими подручными сына, а теперь мне покоя не даешь. Что, Лаврова выгородить хочешь? — ее хриплый голос перешел почти в крик. — Не дам, не позволю! До Москвы дойду, а правды добьюсь! — И, обратившись к Дорохову, тихо и горестно запричитала: — Одна я осталась, совсем одна. Убили Сереженьку-то.

Она закрыла лицо концом платка и устало прислонилась к косяку.

Киселев повысил голос:

— Успокойся, Степановна. Мы к тебе по делу. Вот полковник из самой Москвы приехал, поговорить с тобой хочет.

— О чем говорить-то? Теперь Сереже никакие разговоры не помогут. Ну, раз пришли, проходите, — и она, посторонившись, пропустила их в коридор.

Квартира была двухкомнатной. Первое, что бросилось в глаза Дорохову, это чистота и полосатые домотканые половики. Они закрывали пол в коридоре, устилали довольно большую, видимо, парадную комнату.

Хозяйка повела их на кухню. Здесь тоже лежали половики, и чуть ли не половину кухоньки занимал большой сундук с постелью.

Хозяйка вытащила из-под стола табуретки и жестом пригласила присесть.

— Да, Матрена Степановна, я понимаю ваше горе, тяжело вам, очень тяжело, но и нас вы должны понять, — начал Дорохов, с участием глядя на женщину, присевшую на край сундука. Ее большие, жилистые руки безвольно свисали вдоль туловища. — Трудно небось сына-то было растить?

— А то легко. Вот Афанасьев знает. На его глазах рос.

— Не балова́л?

— Как не балова́ть, балова́л, конечно. Так ведь одна я его поднимала, мой-то на фронт ушел, а Сергей родился уж без него. Работала я. День и ночь на заводе. Присматривала за ним бабка, а ей тогда было чуть не восемьдесят лет. Как же ему было не балова́ть! И из дому бегал. Побежишь, когда есть-то нечего... После армии самостоятельным стал. Работу хорошую, чистую нашел. И зарабатывал неплохо. Бережливый был, деньги-то домой приносил, не пьянствовал. Давно бы уж женился, да хотел сначала автомашину купить. Говорил, будет жена — ей на тряпки подавай, дети пойдут — тоже деньги нужны. И права получил еще в прошлом году, да вот на́ тебе, — старуха вытерла глаза.

— А друзья-то, друзья у него были? Хорошие ребята? — спросил Дорохов.

— Самостоятельный был, не таскался с парнями. А знакомые были, много, говорил: клиенты. Прошлый год я ему предлагала именины справить, когда ему 28 стукнуло, а он отвечает: «Чего деньги зря тратить, будет кругло, тридцать, тогда и справим», — женщина отвернулась: — Полтора года до тридцати не дожил...

— Я ведь у вас потому про друзей сына спрашиваю, чтобы узнать у них, может, между Сергеем и Лавровым вражда была или тот угрожал когда-нибудь вашему сыну. Ведь сами понимаете, что вот так, не из-за чего, нельзя убить человека.

— Нельзя или можно, не знаю. Знаю, что нет у меня теперь сына, убили. И кто убил, знаю. А угрожать моему сыну не за что. Ни он никому не угрожал, ни ему никто не угрожал. Мне не верите, поговорите с Жорой-парикмахером, вместе они работали, одно время ходили вместе.

— А нельзя ли взглянуть на комнату Сергея?

Женщина насторожилась и с неприязнью посмотрела на Дорохова.

— Зачем? Не дам в его вещах копаться. Пусть так и останется, как при нем было.

Дорохов успокоил ее, сказал, что посмотрит только с порога. Проходя мимо серванта, дольше, чем было удобно, смотрел на горку карамели в стеклянной вазочке. Потом вошел в комнату Славина, у дверей которой как страж застыла мать.

Комната оказалась маленькой, метров десять. Лишних вещей не было: небольшой шкаф для одежды, тахта, однотумбовый письменный стол, на котором лежал