– Позвольте познакомить вас, – воскликнул он, – с мистером Невиллом Сент-Клэром из города Ли в графстве Кент.

Никогда в жизни я не видел ничего подобного. Как сдирают кору с дерева, так губка содрала с человека его лицо. Не стало грубой смуглой кожи! Не стало безобразного косого шрама и вывернутой губы, а с нею и отталкивающей вечной ухмылки! Взмах руки – и не стало спутанных рыжих волос! Перед нами сидел, протирая заспанные глаза и недоуменно озираясь, бледный черноволосый мужчина с печатью грусти на гладком утонченном лице. Осознав, что разоблачен, он вскрикнул и зарылся головой в подушку.

– Боже милостивый, – вскричал инспектор, – да это ведь наш пропавший! Я его запомнил по фотографии.

Арестант, смирившись со своей судьбой, принял безразличный вид.

– Ну, ничего не поделаешь. Не скажете ли, в чем меня обвиняют?

– В убийстве мистера Невилла Сент… Ну нет, только не в этом, разве что в попытке самоубийства, – ухмыльнулся инспектор. – Я служу в полиции двадцать семь лет, но это уж слишком даже для меня.

– Если я мистер Невилл Сент-Клэр, тогда, очевидно, никакого преступления не было и меня задерживают незаконно.

– Преступления не было, но произошла очень серьезная ошибка, – проговорил Холмс. – Вам бы следовало довериться своей жене.

– Дело не в жене, дело в детях, – простонал арестант. – Да помилует меня Господь, я не хотел, чтобы они стыдились своего отца. Боже! Какой срам! Что мне делать?

Шерлок Холмс опустился на койку рядом с арестантом и добродушно похлопал его по плечу.

– Если начнется разбирательство в суде, – сказал он, – вам, конечно, трудно будет избежать огласки. С другой стороны, если вы убедите полицейское начальство, что вас не в чем обвинить, не вижу, почему подробности этого дела должны попасть в газеты. Не сомневаюсь, инспектор Брэдстрит запишет все, что вы нам сообщите, и доведет до сведения начальства. В таком случае судебного процесса не будет.

– Благослови вас Господь! – горячо воскликнул арестант. – Я согласился бы на тюрьму, даже на казнь, только бы моя тайна не легла позорным пятном на детей.

До вас я никому не рассказывал свою историю. Мой отец был школьным учителем в Честерфилде, я получил превосходное образование. В юности я путешествовал, выступал на сцене, в конце концов устроился репортером в одну лондонскую вечернюю газету. Однажды издателю понадобилась серия статей о нищенстве в столице, и я вызвался их написать. С этого и начались мои приключения. Чтобы добыть материал для статей, нужно было самому освоить ремесло попрошайки. Во времена актерства я, разумеется, постиг все приемы гримирования и славился за кулисами своим искусством. Теперь мне пригодился этот навык. Я раскрасил себе лицо, а чтобы оно выглядело как можно жалостней, изобразил громадный шрам, подтянул край губы и подклеил кусочком пластыря в цвет кожи. Добавив к этому рыжие волосы и подходящее платье, я избрал себе место в самой оживленной части Сити и начал под предлогом торговли спичками выпрашивать милостыню. Я посвятил этому семь часов и, вернувшись домой, с удивлением обнаружил, что насобирал ни много ни мало двадцать шесть шиллингов и четыре пенса.

Статьи я написал и не вспоминал об этой истории, пока однажды не гарантировал вексель одного приятеля, после чего с меня судебным приказом должны были взыскать двадцать пять фунтов. Я ломал себе голову, откуда взять деньги, и тут мне пришла идея. Я выпросил у кредитора двухнедельную отсрочку, взял в газете отпуск и провел это время в Сити, прося милостыню под маской. За десять дней я набрал нужную сумму и выплатил долг.

Вообразите теперь, до чего обидно мне было возвращаться к усердному труду за два фунта в неделю, меж тем как, нанеся на лицо малую толику краски, положив на землю кепку и сидя неподвижно, я мог заработать эту сумму за один лишь день. Гордость и деньги долго боролись между собой, но доллары в конце концов победили, я бросил газетное ремесло и стал день за днем просиживать на выбранном еще в первый раз углу, внушая жалость своим изуродованным лицом и набивая карманы мелочью. О моем секрете знала лишь одна живая душа. Это был содержатель грязного притона на Суондам-лейн, где я нанял помещение, чтобы каждое утро выходить оттуда нищим калекой и каждый вечер возвращать себе облик франтоватого джентльмена. Я щедро платил ласкару за комнаты и был уверен, что моя тайна в надежных руках.

Очень скоро у меня накопились значительные суммы. Я не утверждаю, что любой нищий зарабатывает на лондонских улицах по семьсот фунтов в год (мой средний доход еще выше), но у меня были такие преимущества, как искусный грим и острый язык, который я все время оттачивал, и со временем я сделался известным в Сити персонажем. С утра до вечера в мою шапку сыпался поток пенни, перемежаемых серебром, и редкий день я не собирал двух фунтов.

С богатством росли и амбиции, я нанял дом за городом и наконец вступил в брак, меж тем никто не догадывался, чем я на самом деле занимаюсь. Моей дорогой жене было известно только, что я веду дела в Сити. Какие именно – она не имела понятия.

В прошлый понедельник я закончил работу и переодевался в комнате над опиумным притоном. Выглянув из окна, я был несказанно удивлен и испуган: на улице стояла моя жена и смотрела прямо на меня. От неожиданности я вскрикнул, вскинул руки, чтобы закрыть лицо, и кинулся к своему наперснику-ласкару с мольбой никого ко мне не пускать. Снизу донесся голос жены, но я знал, что наверх она не поднимется. Я проворно разделся, натянул лохмотья нищего, наложил грим, нахлобучил парик. В таком маскараде меня не могла узнать даже жена. Но тут мне пришло в голову, что, если комнату обыщут, снятая одежда меня выдаст. Я распахнул окно, потревожив при этом палец, который порезал утром в спальне. Потом схватил пиджак с грузом мелочи, которую успел переложить туда из кожаного мешочка, служившего мне кошельком. Пиджак я выбросил в окно, и он пошел ко дну. Остальная одежда последовала бы за пиджаком, но констебли были уже на лестнице, и вскоре – сознаюсь, к своему облегчению, – я убедился, что меня не опознают как мистера Невилла Сент-Клэра, а хотят арестовать за его убийство.

Не знаю, что еще объяснить.