— Кочевники, — произнёс Кондрат.

— Да. Они жили здесь до нас. Они знали, как задобрить духов, чтобы те сменили гнев на милость. И нам посоветовали закончить всё там, где началось.

— Или с кого? — прищурился Цертенькоф. — Вы это хотели сказать?

— Что? Нет, мы не думали никого убивать! Тем более целую семью! Зачем⁈ Речь шла о шахте! Завалить шахту или запечатать её, и проклятие спадёт! Никому из нас в голову не пришло даже убивать Жангерферов. Да и зачем⁈

— Чтобы остановить проклятие, — пожал плечами Кондрат.

— Да, но… мы здесь все в одном городе. Все вместе. Мы все связаны. Никто бы в здравом уме не стал бы убивать его! Речь шла про шахты, а не про их семью. К тому же всем было понятно, что, если с ними что-то случится, столица сразу направит сюда вас! А может и кого похоже! Нет, мы не убивали их!

— А кто убил?

— Это была случайность! — воскликнул мэр.

— Удобная случайность — через неделю после вашего собрания, — хмыкнул Цертенькоф. — Прямо-таки удачное совпадение, ничего не скажешь.

— Но мы бы не стали убивать их. Старуха сказала, что там, где всё началось, там же и закончится. Мы собирались запечатать шахту и всё. Чтобы покончить с этим раз и навсегда. Да, Жангерферы пожадничали, открыв её снова, но на них почти весь город держался. Зачем нам убивать их? Тем более они согласились!

Логика в его словах была. Рука руку моет, и никто не станет рубить другую. Столько лет ведь их ничего не смущало, даже тот факт, что именно с Жангерферов началась вся эта эпопея.

И кстати говоря, Кондрат догадывался о причинах, почему люди продолжали гибнуть. Они закрыли ту шахту, всё верно. Но они открыли новую и совсем рядом. Всё те же залежи руды, всё те же радиоактивные породы, просто с другой стороны. Скорее всего, в том месте радиоактивны абсолютно все ископаемые, и, по-хорошему, надо искать совершенно другое место для добычи. А ведь руда попадает на завод, где её перерабатывают, и нет гарантии, что она не находится ещё ближе к тому же урану и не ещё более радиоактивна, чем в прошлые разы.

Другими словами, ничего бы это не решило, однако вопрос сейчас стоял не в этом.

— Мы знаем, что Урунхайс пытался убить его, — сказала Дайлин.

— Урунхайс? Жангерферов? Да они были близкими друзьями! Урунхайс был близким другом семьи, он прикрывал их во многих противоречивых ситуациях и искренне верил в Партеса. Верил в духов и что наши обряды остановят эту вакханалию. Именно он спас тогда Жангерферов.

— Это тот случай с мужчиной? — уточнил Кондрат.

— Да! Он бы никогда не стал вредить Жангерферам.

— А тот случай с мужчиной, что там было? — спросил он.

— Их заметили рядом с мёртвым мужчиной, который запнулся и ударился головой о камни. И все подумали, что они убили его.

— Прямо-таки запнулся? — прищурился Цертенькоф. — Вам напомнить, что вас ждёт плаха, если после ваших слов выяснится другое?

— Но так оно и было!

— И не было никаких порезов? Ран? Вы это хотите сказать? — улыбнулся он зловеще.

Мэр побледнел.

— Ну… у него были странные раны… но это дело закрыли, доказали, что это была случайность!

— Доказал кто? Урунхайс, наверное?

Здесь ему нечего было ответить. И так понятно, что каждое его слово про то дело — ложь. И непонятно, почему он так упорствует и не сознаётся, чтобы спасти свою шкуру.

— Но был ведь и свидетель этого, — медленно произнёс Кондрат. — Какой-то мальчишка, да?

— Да, он говорил, что видел, как Жангерферы напали на его отца.

— Отец уже болел?

— У него были признаки проклятия, — не стал отрицать тот.

— А как звали мальчика?

— Я… я уже не помню, если честно. Они покинули деревню сразу после того, как погиб отец. Им выплатили компенсацию за смерть кормильца, пусть этого никто не обязан был делать, и они уехали.

Подкупили, другими словами. Заплатили, чтобы те молчали, после чего прогнали прочь, чтобы больше ничто не напоминало о проколе Жангерферов. Странно, что сразу не убили. И тем не менее, сейчас было самое время сдать всех, а мэр продолжал упорствовать и говорить, что баронов никто не трогал. Верность? Может в какой-то степени, из-за того, что он такой же фанатик, как и его друзья, поклоняющийся духам. Но скорее причина в том, что он действительно искренне считает, что никто из них не стал бы убивать семью баронов.

— Нам нужна фамилия того свидетеля, — повторил Кондрат.

— Да не осталось ничего! Клянусь вам, ничего нет! — мэр, казалось, до завтра недоживёт, помрёт от инфаркта. — Тогда всё и потёрли, чтобы ничего не осталось!

Это была ходьба по кругу. Они будут требовать сдать, он будет говорить, что никто баронов не убивал. Обманывает? Да вполне, почему нет. Фанатики готовы лоб расшибить ради того, во что верят. Однако здесь ситуация была чуть другой. Трусливые, раз убили баронов, чтобы избавиться от проклятия, они трусами бы и остались. А такие ради собственной шкуры, Кондрат мог это точно сказать, сдали бы остальных с потрохами.

Но мэр не сдавал. Трусливый, упивающийся властью, он всё равно всё отрицал, рискуя отправиться на плаху. Почему? Может потому что он ничего не сделал? Или боится мести кого-то другого?

— Понятно…

Кондрат встретился взглядом с Цертеньхофом и указал взглядом на дверь. Тот нахмурился. Кондрат поморщился. Такой немой разговор, и его напарник вздохнул. Встал со стула и бросил недобрый взгляд на мэра.

— Ваше место за вами не задержится, будьте уверены. Поэтому советую что-нибудь вспомнить до того, как мы встретимся ещё раз.

И они вышли. Заговорили, только когда покинули пустые коридоры ратуши. И первым начал Цертеньхоф:

— Надо было додавить его! — сказал он с жаром.

— Тебе не показалось странным, что такая трусливая душонка отказывается сдавать своих? — спросил Кондрат.

— Он может бояться расправы от своих