– Батлер видел и слышал, как она это сказала?

– Я… Да, думаю, да, но не уверена. Он так торопился и убежал в Арабский зал раньше меня, потому не стану ручаться, что он все слышал, но скорее всего, так оно и было.

– А что Пруэн? Он должен был видеть и слышать все это, разве нет?

– Не знаю, слышал ли он, зал-то очень большой. Но думаю, он определенно видел ее, разве что обзор ему загораживали витрины. Вы что, не верите мне? Вы мне не верите?

– Тише, тише, мисс Кирктон. Вот, огоньку? – Она все еще крутила пальцами сигарету. Я чиркнул спичкой и поднес ей. На ее лице вновь загорелись эти клубнично-красные пятна, а в глазах появился блеск. – Вы знаете, что она дальше сделала с кинжалом?

– Она… она положила его куда-то.

– Вы в этом уверены? Видели, как она это сделала?

– Нет, но после я спрашивала ее… После того, как все дело открылось. Я вчера спрашивала ее, потому что мне было чертовски страшно, но она сказала, что разницы уже никакой и что, если меня спросят об этом, я должна рассказать полиции. Вот так!

– И как она вела себя, подбирая тот кинжал? Как выглядела?

Девица натянула слабую издевательскую ухмылочку.

– А, мистер Хэдли, все ищете бессовестных мерзавцев, так и потирающих свои окровавленные руки? Выглядела она самым обыкновенным образом, немного удивленно и взбудораженно, но при этом совершенно обыкновенно.

– Удивленно? Чем это она была удивлена?

– Не знаю.

– Продолжайте.

– Но мне больше нечего вам рассказать, понимаете? Это все, что я могу вам сообщить. Я пошла наверх к Ринку и Холмсу. Потом все застопорилось. Вначале они целую вечность вытаскивали тот сундук из витрины, стараясь не разгромить глиняные горшки поблизости от нее. Потом порвался мешок с опилками. А затем мы обнаружили, что сундук настолько проржавел, что без молотка, долота и крайней осторожности в обращении с ними его никак не открыть. Потом, без двадцати пяти одиннадцать, как я уже говорила, к нам присоединилась Мириам, ну или же, скорее, как вы говорили…

– Мне помнится, вы сказали, что тогда она стала какой-то нервной и расстроенной, так?

– На самом деле все мы были нервными и расстроенными. Все эти проволочки, а время уже поджимало! Видите ли, парни вытащили сундук, понаделали на нем печатей и начали заколачивать в упаковочный ящик до того, как поняли, что его никак не открыть. Если торопишься, всегда вот так все и выходит. Так что да, все мы были немного… ну, вы понимаете. Это вообще ничего не значит. Но это последнее, что я могу вам рассказать. Поскольку до без пяти одиннадцать мы все находились в Арабском зале.

Я схватил телефонную трубку и набрал Кларка, сидящего в приемной:

– Впускай их.

Кирктон не шелохнулась и не издала ни звука, она лишь машинально поднесла сигарету к губам. Могу сказать только, что она была вымотана и ничто ее уже не волновало. Даже тогда, когда в кабинет в сопровождении Пирса робко вошли Ричард Батлер и Джерри Уэйд, она лишь как-то странно улыбнулась им и сказала: «Так они загребли вас, да? Присоединяйтесь к веселью». – «Да вот решили заскочить к вам, – объяснил Батлер. – Ты, конечно, кому угодно зубы можешь заговорить, но мы подумали, поддержка тебе не помешает. Как у нас обстоят дела, суперинтендант?»

Каррутерс и Иллингворт высказали два противоположных мнения о Ричарде Батлере: по словам Каррутерса, тот был веселым пройдохой, а вот Иллингворт, разумеется, небезосновательно разглядел в нем дьявола в полицейской форме. Спокойно рассудив, я сказал бы, что скорее был склонен согласиться с Каррутерсом, но не стал бы относить его ни к первой, ни ко второй категории, если не брать в расчет все его эмоциональное напряжение. Крупный, лицо приятное, но ничем не примечательное, кроме разве что серых глаз, в которых светился ум, его черные волосы были тщательно зачесаны на лысеющую макушку. Он явно имел склонность к полноте и в будущем мог превратиться в одного из завсегдатаев клубов. Когда он нервно заулыбался, я увидел, что у него выбит зуб, а над глазом красуется ссадина. Молодой человек с колючим взглядом, стоявший у него за спиной, казался гораздо более проницательным и решительным, своим видом он напомнил мне мартышку с котелком на голове, сидящую на плече у шарманщика. Оба были одеты в дождевики, с обоих на пол струилась вода, и оба были встревожены, хотя Джерри Уэйд нервничал куда больше своего спутника. Садясь, он плюхнулся прямо на угол стула, что само по себе должно быть весьма неприятно и болезненно.

– Не в курсе, знаете вы меня или нет, суперинтендант, – заметил Уэйд, стараясь выровнять голос, – но я тот самый великий и ужасный доктор Гейбл из рассказов старика Иллингворта. Он вчера заскочил к моему отцу, и я подслушал из-за двери в библиотеку эту любопытную историю о своих злодеяниях. А это мистер Батлер.

Я оглядел его с головы до ног.

– Тот самый мистер Батлер, – сказал я, – которому можно предъявить обвинения в пособничестве в убийстве Пендерела. Тот самый мистер Батлер, который обнаружил труп в повозке и утаил эту информацию.

– Позвольте спросить, мистер Хэдли, а что бы вы сделали на моем месте? – спокойно спросил Батлер. – Все бы растрезвонили и посеяли панику в музее? Разумеется, я собирался им все рассказать, потом, после того как отвезу Иллингворта на такси. Но тут, как назло, меня опередил ваш инспектор, и когда все успели поклясться, что не были в музее, я уже не мог подставить друзей и объявить о таком сюрпризе. Горькую правду я принять способен, но не судите о моих поступках пристрастно… К слову, Иллингворт тоже видел труп в повозке, но что-то вы не торопитесь записывать его в пособники заодно со мной.

Он улыбнулся, всем видом демонстрируя спокойствие, и положил свою шляпу.

– Садитесь, вы двое, – сказал я. – Можете закурить, если хотите. Вы осознаете, мистер Батлер, в каком вы омерзительном положении?

– Благодарю, вполне.

Я повернулся и кивнул его спутнику:

– А вы, мистер Уэйд, осознаете, что в эту историю Иллингворта верят абсолютно все? Хоть он и тот еще фрукт, вас могут арестовать за убийство.

– Ай! Господи Исусе! – воскликнул Старикан, обжегши пальцы спичкой. – Что, погодите! Я? С чего бы?

– С того, что у всех остальных, за исключением, может быть, мистера Бакстера, есть алиби, держащееся на чем-то, кроме свидетельств чудаковатого старого священника, который может сочинить любую историю.