— Не беспокойтесь, они всё расскажут, — с жаром произнёс тот.

— Так с кого начнём? — спросил Цертеньхоф.

— С того мельника, которого взяли.

Именно он был одним из тех, кто доставлял груз до места хранения, пусть высадился чуть раньше. Те на станции могли быть лишь небольшим звеном, в чьих задачах было именно разгружать поезда, но этот, судя по всему, отвечал за перевозку и, очень возможно, знал, куда груз девается дальше.

Мельника притащили прямиком в камеру для допроса, волоча его по полу. Буквально швырнули в кресло и начали затягивать ремни, полностью обездвиживая дёргающегося от ужаса подозреваемого. Тот пытался что-то говорить, даже кричать, но крепкая пощёчина от одного из конвоира заставила его тут же заткнуться.

Кондрат с Дайлин и Цертеньхофом вошли в камеру сразу за ними, но мистер Плэжер перед этим с каким-то трепетом открыл свой портфель и надел себе на лицо кожаную маску, полностью закрывающую лицо за исключением глаз и рта. И лишь после этого вошёл в комнату, кивнув конвоирам на выход.

Все ждали, пока мистер Плэжер подготовиться к допросу, а тот делал это с каким-то церемониальным торжеством, явно получал какое-то садистское удовольствие от презентации самого себя. На глазах вжавшегося в кресло мельника, он медленно открыл свой кейс и начал осторожно вытаскивать инструменты самых разных мастей. От простых плоскогубцев до каких-то хитроумных механизмов и баночек, раскладывая их на столике прямо перед допрашиваемым, чтобы тот хорошо их разглядел.

Когда всё было готово, он взял стеклянный, довольно жутковатый на вид шприц, набрал из какого-то бутылька жидкость и начал вводить её в руку. Мужчина дёрнулся, но палач, как уже прозвал его Кондрат про себя, спокойно, даже ласково, с пугающей заботой произнёс:

— Тихо-тихо, не беспокойтесь, это для вашего же блага. Мы же не хотим, чтобы вы потеряли сознание.

Мистер Плэжер может и был садистом, но знал своё дело, так как даже Кондрат почувствовал какой-то не уют от его мягкого голоса, который вызывал какой-то диссонанс с его внешним видом, а вместе с тем и страх.

Когда приготовления были закончены, палач кивнул Цертеньхофу и тот начал.

— Вас зовут, Гвин Забра, сорок семь лет, проживаете в Релмувте, женаты, имеете двух детей. Всё верно?

— Д-да! Но я ничего не сделал! Клянусь, я совсем ничего не знаю!

— Мы ещё дойдём до этого, — произнёс Цертеньхоф. — Для начала я хотел бы услышать о том, как вы познакомились теми людьми, которым помогали перевозить оружие.

— Я ничего не знаю! Я никому не помогал! Я просто мельник! — испуганно пропищал тот, показав, что всё же может петь тонко.

— Ясно… — вздохнул Цертеньхоф и кивнул мистеру Плэжеру.

А тот будто только и ждал этого, приготовив целый парк боли в самых разных её проявлениях. Кондрат с лёгким отвращением смотрел, как тот сдерживает себя, чуть ли не трясясь от возбуждения, медленно и слишком спокойно приступая к своей работе.

— Дайлин, тебе лучше не видеть этого, — негромко произнёс Кондрат.

— Я должна, — ответила та упрямо.

Что ж, как она пожелает.

Кондрат был противником этого, однако… он всё равно смотрел. Смотрел, потому что сам поучаствовал в том, чтобы тот оказался сейчас на этом кресле, крича от боли, когда палач ещё даже не начал толком.

И он рассказал им. Рассказал всё, захлёбываясь слезами, закашливаясь и крича от боли. Он обдал их таким потоком красноречия, что Кондрат с Цертеньхофом и Дайлин только и успевали, что запоминать.

Всё началось где-то полтора года назад. Он выпивал в городе в каком-то баре, не самом лучшем и не самом известном, где познакомился с одним собутыльником. Тот узнав, что Гвин из деревни, предложил подзаработать. Даже угостил его пивом, развязав язык и сделав сговорчивее. Он не вдавался в подробности того, что нужно было делать, однако обещал заплатить за помощь.

Что нужно, ему сообщили уже позже, и Гвин хотел отказаться, — так он их заверял, — однако деньги были хорошие, а те люди были настойчивыми. А от него лишь требовалось, разве что найти место для хранения груза и помогать его переправлять в столицу.

Так и начала их операция.

Сначала ящиков было немного, однако в последнее время те будто заспешили, поставляя их всё больше и больше. А насчёт того, как много ящиков они вот так переправили, Гвин ответить затруднялся. Но Кондрат предполагал, что там речь идёт уже не об одной сотне и не только об огнестрелах. Экипировка, порох, пули и, возможно, взрывчатка — всё для маленькой войны. И всё это поставляли около года.

Вопрос, сколько они там натаскали и что там за армию они собирались вооружить, оставался открытым, но сейчас Кондрата интересовало другое.

С девушкой случилось то, что они и предполагали. Во время очередной выгрузки они наткнулись на парня с девушкой. И всё бы ничего, если бы их главный не сказал, что свидетелей оставлять нельзя. Мельник клялся, что не стрелял ни в кого, но это было и не важно — они убили сначала парня, который попытался сопротивляться, а потом нагнали девушку, которая почти убежала. Та запнулась и упала в реку, из-за чего они не смогли спрятать её труп.

После этого они перебазировали склад в другое место. Но их волновал другой вопрос.

— Куда отвозили ящики? — спросил Цертеньхоф.

— Я не знаю! — разревелся тот.

— Мистер Плэжер, помогите сударю узнать или вспомнить.

Тот кивнул и приступил вновь к работе, и на ближайшие пятнадцать минут подвал заволокли крики, которые не уходили дальше этих помещений.

Естественно, Гвин Забра врал. Врал обо всём, что касалось конкретно него. Они и стрелял в юношу с девушкой, он и помогал добровольно из-за денег, прекрасно понимая о последствиях. И что ещё важнее, он мог вывести их на тех, кто отвозил грузы в столицу. Возможно, он даже сам ещё не понимал, что знает, но палач поможет ему вспомнить.

Слушать эти крики мог только больной на голову, поэтому сначала Дайлин, а потом и Кондрат и Цертеньхофом вышли в коридор, но и тяжёлая деревянная дверь не могла заглушить их. Про кровь Кондрат молчал — палач знал своё дело, и на мельника было страшно смотреть, на некоторые части его тела, однако крови почти не было.

— Ужас… — пробормотал Дайлин. — Как он может этим