Ага! Значит, кое-что его все-таки беспокоит...

Я начала свой рассказ с правды, назвав себя, свое место работы товароведа, перешла на полуправду и закончила настоящей выдумкой, которую мы отработали с полковником Приходько. Собственно, автором выдумки была Светлана Павловна, мы с полковником только чуть-чуть подправили изложение, чтобы оно годилось и для нас. Это был не бог весть какой надежный ход — история с подкупом следователя, но другого повода для обращения к Щуркину у нас не было. «Если он про вас еще ничего не знает, — заключил полковник, — то это сойдет. Ну, а если знает...»

Владислав Витальевич спокойно выслушал меня, поглядывая то на ненастное невыразительное небо, то на такое же море.

— Сколько же она обещала следователю?

Кажется, поверил! Для меня деталь с подкупом следователя казалась самой ненадежной, и тем не менее она сработала и у Аллаховой, и здесь, у Щуркина. Воистину был прав Борис Борисович, что психология у этих людей работает по другой программе...

— Десять тысяч, — сказала я.

— Так много?

— Ну, знаете, дело идет о ее судьбе. Здесь не приходится торговаться, лучше передать, чем недодать.

— И она считает, что я смогу достать десять тысяч рублей?

— Она надеется.

— Почему она не поищет их у своих знакомых?

— Арестовали всех ее знакомых. Даже бывшего бухгалтера Торга и того забрали.

Я закинула этот крючок, чтобы выяснить, как отреагирует Владислав Витальевич — он же видел Башкова не далее как вчера. Но Щуркин, что называется, и ухом не повел.

— Странно, — продолжал он, — почему она так надеется именно на меня. Мы живем с женой на одну зарплату. У нас здесь дочь. Правда, Светлана Павловна изредка посылала дочери денежные подарки...

Что ж, подумала я, настал, видимо, момент выложить единственный козырь, который имелся у меня. Единственный. Если он не поможет, то другого у меня нет...

— Светлана Павловна сказала, что в апреле, когда вы были у нее...

Я остановилась, как бы подбирая наиболее тактичное продолжение разговора, словно решив напомнить ему существенную деталь, о которой я знаю, а он почему-то решил забыть. Ни я, ни полковник, разумеется, не знали, зачем прилетал к Аллаховой в апреле ее бывший муж. Мы предполагали, что она передала ему деньги, предусматривая возможные осложнения с ОБХСС. Но она могла ничего не передавать... И если он сейчас спокойно согласится и скажет: «прилетал, ну и что?» — то, как говорится, крыть нам с полковником эту карту будет нечем.

Владислав Витальевич промолчал. Ну, а мне и вовсе нечего было больше говорить. Пауза затянулась. Я решила чуть подтолкнуть его:

— Поэтому она рассчитывала на вас.

Вообще-то это не было ложью. Это было правдой. Только сказать эту правду должен был другой человек, не я.

Владислав Витальевич решительно выпрямился:

— Хорошо! Я попытаюсь ей помочь. Но десять тысяч, согласитесь — сумма!

— Сумма, — согласилась я.

— Ее так сразу не соберешь. Вы меня понимаете?

— Понимаю...

Я на самом деле начала понимать, вернее, даже не понимать, а чувствовать, что он ищет способ уйти от меня.

— Мне нужно день-два, лучше, наверное, два дня — быстрее я не могу. Сегодня у нас четверг. Скажем, в субботу... У Ирины Васильевны, кажется, был телефон?

Я уже плохо слушала.

— Телефон... Да, да, есть телефон. Вам нужен номер?

— Я знаю ее номер. Сделаем так: в субботу я звоню вам до двенадцати часов. Скажем, в одиннадцать дня. Мы встретимся, я передам вам деньги. Сам я поехать не имею возможности, да и не нужно мне там быть, понимаете?

Это я тоже понимала, он уходил от меня, и мне нечем было его задержать. А я не могла сидеть и ждать его звонка, у меня не было никакой уверенности, что я увижу его через два дня. Нельзя также просить отдел подполковника Григорьева следить еще и за Щуркиным, хватит им и одного Башкова. И у меня нет никаких оснований для подозрений. Но я должна как-то зацепиться за него...

— Я передам вам деньги и билет на самолет. А там вы сами найдете способ передать их Светлане Павловне. Итак, до субботы...

— Одну минутку.

— Что еще?

— Светлана Павловна просила меня повидать ее дочь.

— Дочь?.. Это еще зачем?

Он неожиданно резко повернулся ко мне.

За все время нашей беседы он держался спокойно, чуть равнодушно даже, как будто разговор шел о вещах, уже мало его касающихся. Я догадывалась, что это поза. Он хотел узнать, что я представляю собой, что знаю и могу ли оказаться опасной, так как все, что имело отношение к Аллаховой и ее деньгам, в какой-то мере относилось и к нему. Он понял, что весьма нехитрой ложью легко может от меня отделаться. И вдруг мой, казалось, вполне невинный вопрос о дочери застал его врасплох.

Почему ему изменила выдержка?

— Зачем вам нужна моя дочь? — повторил Щуркин.

— Светлана Павловна просила...

— Мне кажется, — перебил он, — Эмилии незачем знать, что случилось с ее матерью.

— Милочка — взрослая девушка и сумеет понять...

— Она ничего не сумеет понять... — оборвал он. — Впрочем... — он посмотрел на меня прищурившись. — Встречайтесь, если хотите. Только здесь я вам ничем помочь не могу.

— Разве дочь живет не с вами?

— Именно, не с нами. Она поссорилась с моей женой и перешла в общежитие. Я сам не видел ее давно, она не бывает у нас. Итак, до субботы. Ждите моего звонка.

Я сидела на парапете набережной и смотрела вслед уходящему Владиславу Витальевичу. Я не опасалась, что он оглянется, он догадывался, что я могу смотреть ему вслед, и шел уверенно и неторопливо, всем своим видом показывая, что разговор со мной его ничуть не потревожил. Я дала ему понять, что знаю, что деньги у него есть, стараясь, чтобы это не походило на шантаж. Он спокойно согласился, уверенный, что ничего опасного в его признании нет, так как все это были слова и только слова. Но вот в простом разговоре о дочери выдержка ему вдруг изменила. Правда, он тут же разыграл роль отца, обиженного на свою дочь, но это была уже новая роль, он к ней не подготовился, и она плохо ему удалась.

Я убедилась, что приезжал он