— Оперативной группе на выезд!

«На свежем воздухе станет легче», — подумал Коноплев.

…По Крымской набережной гулял резкий ветер. Если бы кому-нибудь из жителей выходящих на реку домов довелось подняться так рано и выглянуть в окно, то он увидел бы необычную картину: перегораживая набережную, косо стояли две машины — ярко-желтый милицейский «рафик» и грузовик для перевозки снега с высокими наращенными бортами. В образованном ими замкнутом пространстве, как на сцене, двигались, время от времени обмениваясь короткими фразами, мужчины в форме и в штатском. Лица у них были мрачные.

Получив сообщение из дежурной части, речники сразу же выслали на место бригаду. С помощью багров обтянутый целлофаном и перевязанный веревкой тюк вытащили на набережную. Кто-то вспорол тюк ножом, отогнул край оказавшегося под целлофаном брезента и в испуге отшатнулся…

— Гражданин хороший! Можно ехать-то? А то ведь у меня план. — Водитель Силуянов топтался в своих облитых красной резиной валенках перед следователем прокуратуры юристом III класса Ерохиным. На замерзшем лице водителя было просительное выражение. — Я только одну ездку успел! Можно?

— Всем оставаться на местах! — хмуро проговорил Ерохин, маленький человечек с негнущейся левой рукой, прижатой на высоте груди к старенькому пальтецу.

Силуянов сразу определил, что, несмотря на свой невзрачный вид, следователь прокуратуры здесь самый главный и ему подчинены все — и представительный инспектор Коноплев с бледным лицом и синими подглазьями, и пожилой судмедэксперт Судариков, и молодой эксперт научно-технического отдела горбоносый и загорелый, несмотря на зиму, Подгорцев, и кинолог, а проще сказать — проводник служебно-розыскной собаки здоровяк Санько. А также все остальные — вызванный на место происшествия участковый Тихонов, понятые.

— Приступаем к осмотру места происшествия! — скрипучим голосом объявил Ерохин, хотя надобности в этом распоряжении не было: эксперт НТО Подгорцев уже вовсю колдовал над паковкой — мял рукой и просматривал на свет целлофан, разглядывал темно-зеленый брезент, исследовал узлы веревки. Судмедэксперт Судариков неторопливо похаживал вокруг трупа, приговаривая по своей излюбленной привычке: «Ай-ай-ай… Что же с тобой сделали? Ну-ка посмотрим. А это что? Вот мы сейчас поглядим».

Ерохин уже написал вводную часть протокола, зафиксировал место и дату осмотра, время его начала и теперь переписывал фамилии и должности присутствующих, а также их домашние адреса. Дойдя до участкового, он недовольно проговорил:

— Что же это вы, лейтенант, говорите, что на рассвете обходили участок… А почему-то плывущего мимо неизвестного предмета не обнаружили… А ведь это оказалось под силу даже водителю снеговоза! Хотя в его обязанности не входит осмотр участка.

После выговора, сделанного следователем, участковый Тихонов совсем пригорюнился, чувствовал себя так, словно именно на нем лежала главная ответственность за то, что река вместе с льдинами принесла сюда, к подножию Крымской набережной, свой страшный подарок.

Коноплеву захотелось поддержать симпатичного участкового.

— Бодрее, лейтенант! — сказал Николай Иванович и поднял руку, чтобы дружески потрепать парня по плечу, но его качнуло, и, если бы не Тихонов, он повалился бы на заметенный снегом асфальт.

— Подполковнику плохо! — раздался над ухом Коноплева тревожный вскрик лейтенанта. Подбежал судмедэксперт Судариков, сунул ему в рот под язык две таблетки нитроглицерина.

— Быстро в «рафик»!

— Разрешите? — с трудом ворочая онемевшим языком, спросил Коноплев у Ерохина.

Следователь в ответ еще больше нахохлился и дернул плечом. Неясно было, что это означает — разрешение удалиться или крайнее недовольство случившимся. А может, то и другое вместе. Но Коноплеву некогда было разгадывать жесты Ерохина. В сопровождении Тихонова и Сударикова он, медленно переставляя отяжелевшие ноги, добрел до автобуса и с трудом поднялся на высокую подножку.

«Рафик» тотчас же быстро двинулся вверх по набережной. А река катила навстречу свои черные воды, в которых, то всплывая, то вновь уходя в глубину, тяжело переворачивались серые, тускло светящиеся, будто обернутые целлофаном льдины.

Ворожеев прихлопнул тощую картонную папку рукой и сказал:

— Сомнений нет, это был Лукошко, скрипач из музыкального театра.

— Лукошко?!

Семен Григорьевич… Неужели это он? Сослуживец жены по музыкальному театру. Когда-то, до переезда на новую квартиру, Коноплевы жили с Лукошко в соседних домах. Что знал о скрипаче Николай Иванович? Малосимпатичный пожилой субъект, хмурый и замкнутый. При встрече на лестнице никогда не здоровался первым, бочком прошмыгнет мимо и тотчас же хлопнет дверь, загремит тяжелый засов. Музыкант, говорили, неплохой, подавал большие надежды, но, увы, не оправдал… Может, потому и злился на весь свет?

— У него был сын — Митя… — Коноплев не заметил, что последнюю мысль произнес вслух.

— Митя? — отозвался Ворожеев. — Да, Дмитрий Лукошко, будущий наследник отца.

— Наследник, говоришь?

— Да нет, ты не думай… Капитан Сомов им занимался. У Дмитрия — алиби. Лукошко-старший пропал 28 марта. А сын его с 24 марта неотлучно находился в больнице. Заведующий отделением подтвердил.

— А с чего это он вдруг попал в больницу?

— Да он регулярно ложится — то на обследование, то на лечение… С нервами что-то…

— У нас у всех с нервами что-то, — проговорил Коноплев, вспомнив свой недавний срыв. Конечно же этот сердечный приступ — результат нервотрепки, или, как сейчас говорят, многочисленных стрессов.

— Ну и кому же поручено ведение дела? — уже предугадывая ответ, спросил Коноплев.

— Тебе! Здоровье позволяет?

— Здоров, — кратко ответил Николай Иванович. И действительно, в эту минуту он почувствовал себя по-настоящему здоровым. Ушло тягостное ощущение пустоты, бесцельности существования, не оставлявшее его на протяжении последних недель — все то время, пока он прохлаждался на зайцевской даче.

Итак, погибший ужасной смертью человек, труп которого 13 апреля был извлечен из Москвы-реки, — скрипач Лукошко.

Если при жизни человека не раскусил, многое ли узнаешь о нем, когда его уже нет? Многое, если ты — инспектор угрозыска.

Пройдет некий срок, разрозненные сведения сложатся воедино, вступит в действие пресловутый механизм умственного моделирования, и образ старого скрипача как бы вновь обретет плоть и кровь. Коноплев сможет представить себе, как проявлял себя Лукошко в различных обстоятельствах своей долгой жизни, как вел себя с женой, сыном, товарищами по оркестру, знакомыми женщинами. Короче говоря, из осколков прошлого Коноплев воссоздаст и образ самого Лукошко, и все, что с ним произошло, подобно тому как палеонтологи по частям скелета воссоздают не только внешний облик, но и образ жизни вымершего доисторического существа.

ПЕРВАЯ СКРИПКА

Семен Григорьевич был первой скрипкой в оркестре музыкального театра. Когда-то он мечтал стать дирижером. Может быть, потому, что первых скрипок в оркестре несколько, а дирижер — один. Лукошко сидел по левую руку от дирижера, и, когда тот хотел поблагодарить оркестр, вызвавший аплодисменты зала, то выходил