Коллекция
…Москва-река обычно вскрывается ото льда что-то около 10 апреля. Если, конечно, лютая зима не наложила на нее слишком крепких оков.
В центре города по причине обильного стока теплых вод река останавливается не часто. Так что льдины, которые проплывали в раннее апрельское утро мимо стоящего на Крымской набережной цирка шапито, неторопливо кувыркаясь, будто акробаты под брезентовым куполом, были не местного происхождения, а, так сказать, «пришлые». Их принесло течением откуда-то сверху, может быть, от самого села Павшина, возле которого Москва-река вступает в город. Она опоясывает столицу кушаком длиной в сто километров, и каждый этот километр — да что там километр! — каждый метр неразрывно связан с городом. С его судьбой. С его прошлым и настоящим. С его радостями и невзгодами, с красотой и уродством.
13 апреля в 5 часов 17 минут от Крымской набережной по направлению к ЦПКиО имени Горького, вернее, к телефонным будкам у входа в парк, с трудом преодолевая сопротивление встречного ветра, бежал человек. Старенький кожух, шапка-ушанка с развевающимися тесемками, валенки, облитые понизу красной резиной, — амуниция человека, которому по роду службы много времени приходится проводить на свежем воздухе. В руках у него была широкая фанерная лопата, которую бежавший не выпускал из рук — то ли из боязни утерять казенный инвентарь, то ли по причине сильного душевного волнения.
Не меньше трех минут потребовалось водителю снегоуборочной машины Силуянову, чтобы захолодевшими на ветру, негнущимися пальцами отыскать в кармане среди всякой мелкой дребедени — обкусанного пластмассового мундштучка, ключа от неизвестно какого замка, огрызка карандаша, крошек табака и хлеба, медной денежной россыпи — двухкопеечную монету и опустить в специальный приемничек, укрепленный на кожухе автомата.
Он быстро набрал 02 и тотчас же вспомнил, что по этому номеру можно звонить и без двушки, но поздно было — раздался щелчок, и монета безвозвратно сгинула, провалилась внутрь.
— Милиция слушает! Кто говорит? Вас слушают! Говорите!
Девушка, судя по голосу, уже теряла терпение, сейчас возьмет и положит трубку. Силуянов заторопился:
— Там в реке… плавает! Чтоб ее!..
— Кто плавает? Человек?
— Какой человек? — Силуянов засмеялся. Скажет тоже, какой такой человек будет плавать об эту пору, когда холодище и по реке идет лед. — Да нет! Тюк какой-то, в целлофане… И веревками перевязан… Выловить бы надо! Чего пропадать добру! И отрапортовал: — Докладывает водитель Силуянов!
(Это на тот случай, ежели из реки выловят что-либо ценное и тогда ему как человеку, подавшему сигнал, будет полагаться благодарность или даже премия.)
— Назовите адрес!
— Чей? Мой?
— Экий вы, папаша, бестолковый! Что вы делаете в такое раннее время там, на набережной?
— Как что? Снег в реку сбрасываю!
— Определите свое местонахождение.
— Да тут, рядом… — Силуянов ткнул рукой в сторону набережной, будто девушка могла не только слышать, но и видеть его.
— Где рядом?
По голосу чувствовалось, что девушка сердится.
— Да здесь, милая. У Крымского моста. Напротив этой самой…
— Какой?
— Ну где картины выставляют…
— Напротив Выставочного зала? Понятно. Теперь назовите ваш адрес.
Силуянов назвал.
— Будьте на месте. Скоро приедут!
ОТПУСК ПО БОЛЕЗНИ
Вот уже месяц, как старший инспектор уголовного розыска Николай Иванович Коноплев жил на подмосковной даче в Лесном городке. Жил так, как никогда еще не жил: тихо, размеренно, отрешенно. С давних пор, когда семнадцатилетним парнишкой, прямо со школьной скамьи, попал он на фронт, и потом, все годы службы в милиции, Коноплев, сам того не замечая, постепенно находился в состоянии внутреннего напряжения, когда все силы ума, энергии, нервы — все подчинено одной цели. Дела, которыми приходилось заниматься Коноплеву, были разные, но цель всегда оставалась одна — сделать тайное явным и помочь торжеству закона.
И вот теперь, после неожиданного сердечного приступа и последовавшего вслед за этим неприятного разговора с известным кардиологом, все оборвалось. Бездействие, звонкая пустота в голове, непривычная слабость в вышедшем из-под контроля теле.
Обследовав на его груди побелевший шрам — памятку о ранении, полученном юным сержантом Коноплевым под Витебском, и бегло просмотрев данные ЭКГ — испещренные черненькими зигзагами голубоватые бумажные полоски, наклеенные на лист, кардиолог, сцепив пальцы и пристально глядя ему в глаза, сказал:
— Вот что, Николай Иванович… Вы, следует полагать, человек мужественный. Во всяком случае, должны быть таким по роду своей службы. Так что я буду говорить с вами откровенно. Дела ваши не блестящи. Просто говоря, дрянь дело. Если сейчас не возьметесь за ум, потом поздно будет. Между нами говоря, все эти таблетки, уколы, процедуры и прочее — ерунда, бирюльки. Ничем они вам не помогут. Я вам скажу самое неприятное из того, что врач может сказать больному…
Он сделал паузу, чтобы дать Коноплеву возможность как следует поволноваться, и закончил:
— Надо решительно менять образ жизни. Коренным образом! Учтите, это потруднее, чем ежедневное глотание лекарств или даже операция. Ваши лекарства — тишина, движение, воздух, деревья, трава, птичий гомон. Поняли?
Говорил он резко, отрывисто.
Этот знаменитый кардиолог вовсе не был похож на того профессора, какого ожидал увидеть Коноплев, — сухонького старичка с седой бородкой клинышком, к месту и не к месту вставляющего «батенька мой», «голубчик» и тому подобные мягкие, успокаивающие словечки.
Рубил сплеча:
— Я не буду говорить вам: живите спокойно, не волнуйтесь. Для того чтобы жить спокойно, нужно работать не в уголовном розыске, а в планетарии. Билетером. Но вы же, наверное, не хотите билетером? Тогда делайте то, что я вам скажу!
Проводив жену в гастрольную поездку, Коноплев поселился на затерянной в лесу даче, в полном одиночестве, с глазу на глаз с природой. Конечно же «с глазу на глаз» — это, если вдуматься, преувеличение! Ни о какой дикости, первозданности природы здесь, в Подмосковье, и речи быть не может. Город давно превратил эти места в свою зеленую зону, пронизал их артериями железных и шоссейных дорог, настроил уютные платформы с четкими, издали бросающимися в глаза названиями станций, разбросал тут и там дачи и дачки — от огромных бревенчатых теремов с покатыми островерхими крышами и резными столбами, поддерживавшими легкие балконы, до маленьких, невзрачных халуп, слепленных бог знает из чего — фанерных ящиков, досок, старых дверей…
Во многих поселках — электричество, газ, водопровод, будки телефонов-автоматов, палатки, магазины, а кое-где даже кафе и рестораны.
И все же при наличии определенного воображения (а у Николая Ивановича оно имелось, он даже пописывал на досуге рассказики из жизни милиции)
