– Ленок, – Иван Павлович, не оглядываясь, поднял руку с пухлыми дрожащими пальцами, – давай звони… Вызывай эту… милицию.

Старшая вожатая помедлила, повернулась и скрылась в корпусе. Было слышно, как она набирает номер и громко говорит: «Алло!»

– А с пионером что? – спросил Симченко.

– В изолятор его, – отозвался Иван Павлович. – И охрану поставьте.

Он помолчал, закрыл лицо руками и простонал:

– Что сейчас начнется!

* * *

Из показаний свидетелей

Юлия Кузнец, вожатая десятого отряда (19 лет):

«Поначалу Антоха показался мне таким недоделанным. На пьянки не ходит, в карты не играет, спортом не занимается. Все книжки заумные читает да на дудке дудит. Потом я его немного узнала, и меня к нему потянуло. Мне всегда нравились высокие парни. Подумывала замутить с ним, да только ничего не вышло. Чудной он. Не от мира сего. По-моему, он вообще девственник.

Другие вожатые его недолюбливают, а вот дети от него кайфуют конкретно. Странно, но чем-то он их привлекает. Они подчиняются ему беспрекословно, хотя Антоха никогда не кричал на них, ни разу не наказывал. Пошутит, улыбнется, подмигнет – и они уже такие шелковые. Укладывает спать отряд на раз-два. Я даже завидовала: как это у него получается? У меня иногда по полтора часа уходило, чтобы четыре палаты успокоить.

Вчера вечером он был реально взбаламучен. На бодрячках. Никогда его таким не видела. Будто перед свиданием. И меня зачем-то отпустил. Что там в лесу произошло – я в душе не чаю. Вряд ли Антон детей порешил. Не такой он человек. К тому же отряд попался такой боевой! Вы не знаете “десятку”. Они себя в обиду не дадут».

Иван Филинов, вожатый одиннадцатого отряда (20 лет):

«Антон Шайгин – это человечище. Без преувеличения. Я с ним мало общался, хотя наши отряды в одном корпусе размещаются. Он был сам по себе. Ни с кем особо не сближался. Меня всегда поражала в нем одна вещь… У него же такие способности: талантливый музыкант, институт окончил за два года, диссер написал. Круто же, да? Получается, ему с малолетства такие перспективы открывались, а он не воспользовался шансом. Зарыл талант в землю. Не понимаю, для чего в лагере работать при такой голове.

Прошлой ночью я был наверху. Укладывал детей. Моя напарница Валя была в Оранжевом корпусе и помогала остальным готовиться ко Дню Нептуна. Ничего необычного вчера не заметил. Разве что после отбоя флейта играла. Так и раньше бывало. Антон часто детям играл. А вообще “десятка” странная была. Дети там такие подобрались – себе на уме. Никогда таких не видел. Лето на дворе, жарища, а они, бывало, за книжками сидят. И все какую-то муть читали».

Николай Валерьевич Солин, охранник (34 года):

«Про Антона ничего плохого сказать не могу. Другие говорят, что он ненормальный, но это из зависти. Я ничего странного за ним не замечал. Общались мы, правда, мало. Но его же все знают. Вы же помните, что в девяностом было? Мне отец рассказывал. То, что он сделал, это однозначно подвиг.

Вчера вечером мы ничего подозрительного не заметили. Если б целый отряд через лагерь ночью пошел, мы б заметили, сто процентов. Тем более что Синий корпус почти на виду стоит. Точно вам говорю, никто оттуда не выходил».

Глава 2

Милиция

1

Пока происходили вышеописанные события, стрелки часов приблизились к полудню, наступило время обеда, и в столовую друг за другом потянулись отряды. Лагерь продолжал жить по обычному режиму, как будто ничего не случилось, только за этой кажимостью, за тонкой и прозрачной, как целлофан, завесой проглядывала совершенно иная действительность. Иван Павлович уже примечал ее в незначительных деталях.

По лагерю поползли нехорошие слухи. Директор сам слышал, как вожатая восемнадцатого отряда говорила двум расшалившимся сорванцам, что, если они будут плохо себя вести, их «тоже заберут в лес». Два или три раза до ушей главы «Белочки» долетело страшное и неприятное слово «похищение», а один раз ему показалось, будто кто-то громко сказал, что «уже ничего не исправить», и это вконец выбило бедного Ивана Павловича из колеи.

Иван Павлович ходил по кабинету из угла в угол. В нос то и дело ударял мерзкий запах одежды, пропитанной гарью, и голос вожатого повторял отвратительное «ду-ду». В половине первого открылась дверь. Директор повернулся с радостным выражением на лице, но, увидев приземистого человечка в милицейской форме с погонами майора, который буквально впрыгнул в кабинет в сопровождении Леночки, тотчас же сник.

– Здравствуйте, Иван Павлович! – произнес гость с деланной улыбкой и с таким же фальшивым добродушием потряс маленькой, но крепкой ладонью мягкую руку Ивана Павловича. – А вы кого ожидали? Я все-таки начальник отделения города Комово. Без меня никак. Опять у вас что-то стряслось? Опять милиция понадобилась? Майор Ким по вашему приказанию прибыл!

– Добрый день, Леонид Ефимович, – промямлил директор «Белочки». – Беда у нас. Отряд пропал…

– Целый отряд? – как будто удивился майор Ким и глянул на Леночку. – Ай, как нехорошо! Надо же! Куда ж он подевался?

Выслушав объяснения директора, майор Ким, не убирая поддельной улыбки с лица, проговорил:

– И снова тот самый вожатый замешан? Какое совпадение! То голые вожатые, то голые дети. Что у вас за лагерь такой?

С этими словами Ким взял Леночку за плечи, развернул к двери и выдворил из кабинета. На лестничной клетке зазвучали приглушенные голоса обоих Симченко и Вари. А майор прикрыл дверь, отвел Ивана Павловича в угол, где разговор принял уже совершенно другой оборот.

– Ты че мне тут лепишь, лось?! – тихо заговорил майор тонким сипловатым голосом, глядя в лицо директору. – Че ты мне ссанину льешь в уши, а? За лоха меня держишь? Че за шняга такая?

Иван Павлович всхлипнул под напором бесконечных «че». А Ким продолжал свою атаку:

– Два происшествия за одну смену! Это че? В прошлый раз я пошел тебе навстречу, чтобы «побыстрее все уладить». И только благодаря мне эта история не просочилась в прессу. А вот не надо было… Непростой у тебя лагерь, видать. И снова тот вожатый. Тут одной взяткой должностному лицу не обойдешься. Так что… Либо ты рассказываешь мне, что на самом деле в лагере произошло, либо я тебя сдаю со всеми потрохами. Поэл?

Директор «Белочки» потянулся пухлой дрожащей рукой к графину. Горлышко выбивало дробь о стакан, пока Иван Павлович пытался нацедить себе