— Послушайте, Шиндлер, — это был голос Зильбермана, — я не очень понимаю, чего вы, собственно, от меня хотите. Сделка, которую вы предлагаете, не принесет мне никакой прибыли. В прошлом году я уже вкладывал деньги в подобное предприятие и потерял двести тысяч. Я не Ротшильд, чтобы разбрасываться деньгами.

— Я бы на вашем месте согласился, — сказал Шиндлер. — Вы правы, это рискованная затея, деньги вы практически наверняка потеряете, а я практически наверняка заработаю полмиллиона. Но это не так много, согласитесь, если речь идет о жизни и смерти.

Зильберман хмыкнул.

— О чьей жизни, извините, — спросил он, — и чьей смерти?

— О вашей жизни, — спокойно отозвался Шиндлер, — и о смерти Брухича с Броном. Разве то, что я вам сказал, не убедительно?

Интересно, что он успел сказать Зильберману, пока я подбирался к своему укрытию? И зачем он вообще должен был Зильберману что-то говорить? Должно было быть наоборот! Если Шиндлер, как мы с Сингером предположили, убил Брухича с Броном, а затем покончил с Куперманами, зачем он разговаривает с Зильберманом так, будто…

Не может быть!

Глава девятая. ТОТ, КТО УБИЛ

Должно быть, собеседники отошли в другой конец салона — звук голосов неожиданно стал глухим, а слова перестали быть понятными. Я стоял практически напротив раздвинутых рам, но от Зильбермана с Шиндлером меня отделял непрозрачный занавес, и я не видел, где они находятся. Конечно, и они не могли видеть меня — это было преимущество, но весьма, впрочем, незначительное: о содержании разговора я мог только догадываться.

Подслушивать — вовсе не богоугодное занятие. Особенно для преуспевающего адвоката. Даже если бы Шиндлер (ну, не Зильберман же, на самом деле!) сейчас признался своему собеседнику в том, что убил четверых, мне нечего было бы с этим признанием делать. Мне нужно было не признание, а улики. Желая заполучить какие-то доказательства, я ехал за машиной Шиндлера. Что-нибудь вещественное, что я мог бы передать Хутиэли в качестве доказательства вины.

К чему было слушать разговор? Более того, зачем мне разговор, который ломает построенную мной (и, видимо, Сингером тоже) стройную конструкцию?

Ибо только Шиндлер, и никто иной, имел основания и возможность убить сначала Брухича, а за ним — Брона и Куперманов.

Человек в светло-голубом — чепуха. Нож в спину Липкину воткнул Брухич, и Куперман видел это своими глазами, так и не поняв, чему стал свидетелем. Но на том вечере оказался человек, которому нужна была смерть — не Липкина, вовсе нет, но именно и только Брухича. Шиндлер с Липкиным и знаком не был, но с Брухичем имел дела не первый год. Знал ли Шиндлер, принимая решение, что именно Брухич убил Липкина? Или просто воспользовался случаем? Скорее всего — второе. Шиндлер находился в салоне во время убийства, имел стопроцентное алиби и мог ни о чем не беспокоиться. Но он-то знал, что подозревать начнут каждого, кто был во дворе. Значит — и Брухича. И если его убрать именно теперь…

Так. Алиби на время убийства Брухича у Шиндлера нет и быть не может. Как все могло происходить? После вечеринки Шиндлер на время (полчаса-час, больше не нужно) исчезает, чтобы заполучить цианид. Где? Как? Не мое это дело — разбираться. Хотя могу предположить. Растворы цианидов используют в сельском хозяйстве и садовых делах. У Шиндлера есть брат в Ариэле, а у брата есть участок земли, и практически наверняка в доме имеется и…

Это понятно, сам Шиндлер вовсе не скрывал на следствии, что ездил после Зильбермана к брату в Ариэли. Оттуда — к Брухичу, где он и повторил в точности то, чему стал свидетелем на вечеринке. Конечно, Брухич без тени сомнений впустил Шиндлера к себе в садовый домик — они ведь были знакомы не первый год… А как Шиндлер вышел, мне уже было известно.

Но, видимо, о том, что делал Шиндлер, догадался журналист. Брон покинул подружку, съездил домой за пистолетом и отправился добывать дополнительную информацию. Тем временем арестовали Купермана, и Шиндлер решил, что для него лично опасность миновала. Журналист свалился на него, как снег на голову. Однажды убив, Шиндлер был морально готов и ко второму преступлению. Договорился с Броном о встрече и… Дальше — по сценарию Хутиэли, только в машине с журналистом был, конечно же, не бедняга Амнон, а этот чертов Шиндлер.

Но, убрав с пути Брона, Шиндлер, видимо, уже плохо соображал. Впрочем, почему же плохо? Он соображал ровно настолько, чтобы вычислить всех, кто мог хотя бы путем умозаключений придти к выводу о том, кто был убийцей. Конечно, Куперман. Но как, черт возьми, удалось Шиндлеру отравить вечерний кофе Амнона и Маи?

Собственно, именно на этот вопрос я и хотел получить ответ от этого негодяя. За ответом и ездил. А вместо ответа получил новую загадку — о чем Шиндлер говорил с Зильберманом минуту назад? Если Зильберман тоже догадался, кто убил Брухича (почему и нет, мотив всех этих преступлений связан с большими деньгами в строительных аферах, а здесь они повязаны все — большая часть гостей Зильбермана имела какое-то отношение к строительному бизнесу), так вот, если Зильберман тоже вычислил Шиндлера, то именно хозяин и должен был шантажировать своего гостя. Но не наоборот же!

Что-то ускользнуло от моего внимания. Что?

Может быть, Зильберман начал грозить Шиндлеру, а тот, в свою очередь, нашел, чем прижать хозяина дома? Ты, мол, держи язык за зубами, а то ведь и я про тебя кое-что знаю. Более того, знаю столько, что лучше бы тебе поделиться, чтобы я…

Нет. Чем мог прижать Зильбермана Шиндлер, если сам Зильберман держал Шиндлера за горло своим знанием об убийствах?..

Мне катастрофически недоставало информации. Я нутром чуял, что именно сейчас, в течение часа, завершится это дело, что убийца находится за этой занавеской, и что, возможно, именно в разговоре, который я слышу, но не могу понять, произносятся слова, принципиально важные для расследования. Слова сами по себе не значат ничего, но могут при правильном ведении дела вывести на материальные свидетельства преступления. На то место, откуда Шиндлер взял цианид. На истинный мотив преступления. На тот способ, которым воспользовался Шиндлер, чтобы отравить Куперманов. Черт, я обязательно должен был услышать хотя бы часть разговора!

Осторожно приблизившись к разведенным рамам, я протянул руку и медленно-медленно начал раздвигать занавес. Это была тяжелая материя, висевшая свободно, складками, и складок этих было столько, что создать видимость движения от случайного порыва ветра было просто невозможно. В салоне горел свет, и Зильберману с Шиндлером достаточно было одного взгляда на шевелящийся занавес…

Голоса неожиданно стихли, я прислушался и не уловил ни единого