Вряд ли она понимала, что тем самым привлечет Фиалкового Душителя – я так не думаю. Я прожила в том доме почти месяц, когда это случилось.

Шесть девушек устроились на ночь в большой комнате в башне. Я проснулась среди ночи и увидела фигуру в капюшоне, которая склонилась над одной из девушек. Сначала я подумала, что сплю, а потом – что вижу Ангела смерти, пришедшего за бедной девушкой. Но потом я увидела, что он ее душит. Я вскочила и бросилась на него, размахивая ножницами. Он резко развернулся и поднял руку. Лезвия прошли сквозь ладонь. Я непонимающе уставилась на них и не увидела его лица, отвлеклась – и он смог ударить меня тяжелой рукояткой ножниц. От удара я оказалась на полу и потеряла сознание.

А когда проснулась, вокруг меня была лужа крови – как я думала, моей собственной, и лучше бы так и было. Но нет. Это была кровь девушек-цветочниц, их горла были перерезаны моими ножницами, которые я сжимала в руке. Я даже не успела подумать о побеге, когда вошла горничная и начала кричать. Она разбудила весь дом, и вскоре прибежали все, включая Джозефину, которой я едва могла смотреть в глаза – так сильно я боялась, что она посчитает меня убийцей. Но она открыто заявила, что верит мне. Меня отвезли в женский изолятор. Джозефина нашла мне адвоката, который в суде настаивал на моей невменяемости, и врача – Эдгара Брайса, который дал показания в мою пользу. Это был молодой и красивый мужчина, и говорил он убедительно, чтобы склонить присяжных на мою сторону. Благодаря их с Джозефиной усилиям меня отправили в исправительное учреждение для женщин, „Ненастный Перевал“, которое она же основала в доме, где прошло ее детство.

Я была благодарна за то, что меня избавили от тягот тюремного заключения, но предпочла бы, чтобы меня признали невиновной. Но моей судьбой было навсегда остаться Кровавой Бесс, как нарекли меня газеты, убийцей невинных.

И хотя Джозефина основала „Ненастный Перевал“ как место, где даже с убийцами можно было обращаться гуманно, боюсь, в вопросах человеческой природы она была очень неискушенной.

Вскоре после моего приезда совет учредителей „Ненастного Перевала“ потребовал нанять смотрителя, и они назначили Эдгара Брайса, доктора, который свидетельствовал в мою пользу в суде. Думаю, он убедил Джозефину, что они будут наравне управлять учреждением, но вскоре стало ясно, что доктор Брайс планировал сам принимать решения.

Под его руководством нас, девушек, отправили работать в теплицы, где выращивали фиалки, – это было изнуряюще. Приходилось лежать на досках, разложенных над клумбами, чтобы не повредить хрупкие цветы. О фиалках заботились больше, чем о наших костях, которые, как утверждал доктор Брайс, благодаря нашему деревенскому происхождению были крепкими.

Он говорил о нас, точно мы были отарой овец. И объяснял на лекциях, которые читал на встречах совета учредителей и в местных женских клубах, что наши наклонности были заложены в нас с рождения, нашей вины в этом не было. Я присутствовала на этих встречах как яркий пример его доктрин. В простой муслиновой форме учреждения я сидела на табурете перед всеми, чтобы доктор Брайс, чьи руки всегда были в перчатках, будто он боялся заразиться от меня, мог показывать на мне при помощи штангенциркуля недостатки в чертах лица и последствия появления потомства у слабоумных.

Я научилась притворяться, что меня там нет, позволять душе подниматься к потолку и вылетать через длинные окна библиотеки, через лужайку и в лес, вдоль извилистых дорожек Тропы, как называла ее Джозефина. Я представляла, что на самом деле я там, гуляю с ней, а не сижу в библиотеке, где доктор Брайс тычет в меня штангенциркулем.

Она водила меня туда, хотя другим девушкам запрещалось ходить в лес одним. Во время одной из наших прогулок я спросила, согласна ли она с теорией доктора Брайса о том, что сумасшествие – это результат плохой наследственности. Она не ответила сразу, и я испугалась, что перешла черту. Я заметила, что она начинала нервничать, когда сомневались в приказах доктора Брайса. Джозефина все больше полагалась на него, а он, как я заметила, часто пользовался ее доверием и заставлял ее чувствовать себя маленькой и незначительной. Когда она смеялась или громко говорила, он напоминал ей, что эмоциональность мешает покою, в котором нуждаются „наши девочки“. Когда она гуляла со мной, он ругал ее за то, что она выделяет меня. „Другие девочки из-за этого будут плохо к ней относиться“, – говорил он. Даже в компании Джозефины, как я заметила, он всегда носил перчатки, будто боялся, что она тоже заразна.

Когда мы дошли до каменной статуи у входа на кладбище, Джозефина остановилась и, положив руку на голову одной из жутких адских гончих, точно та была ее любимым питомцем, ответила:

– Я согласна не со всеми идеями доктора Брайса, Бесс, но надеюсь, что в будущем смогу оказывать на него больше влияния. – А потом с неуверенной улыбкой сообщила мне, что он сделал ей предложение. – Это так логично, Бесс! Мы сможем сделать больше, если станем партнерами. И так будет гораздо приличнее, раз мы живем здесь вместе. Видишь ли, нам надо тщательно заботиться о своей репутации, чтобы подавать пример вам, девочкам.

Я уставилась на нее. Она произнесла последние предложения так, словно репетировала и заучивала слова наизусть – как учила нас запоминать пьесы. И это звучало так непохоже на нее. Больше как голос кукловода, который доносится из раскрытого рта марионетки.

– Джо, – тихо сказала я, касаясь ее руки, – это не повод выходить за него замуж. Ты его не любишь!

– Откуда тебе знать! – воскликнула она, выдергивая руку. – И ты не можешь понять…

– Потому что я умственно неполноценна?

– Я этого не говорила. Ты говоришь за меня. Он предупреждал, что ты расстроишься, ведь я слишком сильно выделяла тебя и у тебя сформировалась нездоровая привязанность ко мне.

– Это не я говорю за тебя! – воскликнула я. – А он! Ты повторяешь все, что он говорит! Скоро ты будешь выступать за стерилизацию всех девушек в Ненастном Перевале! Смотри, как бы он тебе не посоветовал то же самое! Он и с тобой обращается как с умственно неполноценной.

Она ошеломленно уставилась на меня, лицо ее покраснело, затем побелело.

– Думаю, пришло