– И кем, как ты думаешь, вы были? – язвительно спросила Донна, явно задетая упоминанием о непорочном зачатии. – Антонием и Клеопатрой? Ромео и Джульеттой?

– Ромео и Джульетты не существовало, – сообщила Джен, глядя мне прямо в глаза. – Мы были не ими. – Больше она ничего не добавила, но по блеску в ее глазах я поняла, что ей пришла в голову мысль. Она повернулась к Ли-Энн: – Скажи доктору Синклеру, что ты была ведьмой и сгорела на костре. В библиотеке есть книга о судах над ведьмами в Шотландии. Я найду тебе имя и подробности, которые ты сможешь использовать.

– Но с чего ведьме, которую сожгли, устраивать пожары? – спросила Донна.

Джен смерила ее убийственным взглядом.

– Если ты умерла в огне, разве ты не захочешь сжечь весь мир?

Следующие несколько дней Джен рыскала по дому в поисках „материала“, как она это назвала. Нам позволялось проводить в библиотеке по часу каждый день, но было запрещено выносить книги.

– Кроме того, – сказала Джен после того, как нашла Ли-Энн подходящую ведьму, – он раскусит нас, если упоминать очевидные исторические факты. Нужно поискать еще.

В следующий раз, когда мы оказались снаружи на „ежедневном моционе“, Джен подождала, пока смотрительница не зайдет внутрь. – „У нее там запас спиртного“, – предположила Джен – и припустила в лес. Я пошла за ней, немного испугавшись, что она собралась бежать. Догнала я ее у детского кладбища.

– Кто все эти девочки? – спросила она, проходя между рядами заросших могил.

– Это жившие здесь девушки. Еще с тех пор, когда дом был приютом, в девяностых годах прошлого века. Многие попали сюда, потому что забеременели вне брака… маленькие надгробия – для младенцев…

– И они похоронили их здесь, в лесу, где никто не сможет их найти? – С таким ужасом спросила Джен, будто младенцев оставили в лесу умирать. Она шагнула к надгробию, на котором сидела фигурка ангела с разбитой пополам головой. Джен накрыла ладонью его лицо.

– Мы должны использовать имена этих девочек на сеансах с твоим отцом, назвать их… Держу пари, он жутко перепугается!

В следующий раз, когда мы пошли на кладбище, Джен принесла блокнот с карандашом и записала имена и девушек, и их детей. Она дала каждой из нас по одной, чтобы мы притворялись ими на сеансах с моим отцом. Но даже выписав имена, она все равно ходила на детское кладбище, где, как я начала подозревать, у нее был тайник с сигаретами и спичками. Когда я спросила, откуда они, она рассказала, что по ночам приходит Ганн и оставляет ей передачки.

– Мы договорились заранее, – пояснила она.

Об этом она шептала ему на ухо в „Джозефин“?

– А собак он не боится?

Джен рассмеялась.

– Он приносит им гамбургеры. Говорит, что после парочки вопперов они становятся совсем ручными.

Как-то ночью после этого разговора я услышала, как Джен выбирается из своей комнаты и крадется по коридору, но не наружу, а мимо моей двери. Прижавшись к замочной скважине, я увидела, как она проскользнула через дверь в башню. Через пару минут мне удалось взломать замок, как показывала Джен, и я пошла за ней. У подножия башни я услышала голоса и замерла, но потом поняла, что это видеозапись. Я пробралась вверх по ступенькам и увидела, как Джен сидит, скрючившись, у видеоплеера отца. Она смотрела какую-то запись, но за ней экрана не было видно. Я сделала еще шаг – и наступила на скрипящую половицу. Джен развернулась. На ее лице читалось облегчение, что это только я, но все равно она остановила кассету и сразу же ее вытащила, я ничего не успела увидеть.

– Что ты делаешь? – спросила я.

– Хотела посмотреть свои сеансы, – откликнулась она. – Оценить свое выступление.

– И? – поинтересовалась я.

Она пожала плечами:

– Кажется, я начинаю повторяться. Нужен новый материал. Нужно… – Он перевела взгляд на меня и указала на мое горло. – Нужна она.

– Джозефина Хейл? – Я коснулась кулона.

– И она тоже, – усмехнулась Джен. – Что может быть естественнее, чем быть реинкарнацией собственной бабушки? Держу пари, где-то в этой куче есть ее дневники.

– На чердаке, – сообщила я. – Стол Джозефины там. Там и дневники должны быть.

– А Бесс? – спросила она. – Ее вещи тоже наверху?

Когда я кивнула, она поднялась на ноги:

– Так чего же мы ждем? Идем туда!

– Прямо сейчас?

– Почему бы нет? – Она махнула рукой в сторону лестницы. – Веди, Макдуф[35].

Поворачиваясь к выходу, я заметила, как она прячет кассету с записью в карман.

Я провела ее к черной лестнице, которая вела из кухни на чердак.

– Мы как мыши внутри стен, – прошептала Джен, когда мы поднимались по узким поворотам лестницы, каждая со свечой, которые стащили из кладовки, иначе ничего не было бы видно. – Или как в той детской книжке про маленький народец, который живет под половицами.

– Одна из моих любимых книг в детстве[36].

– Ну конечно. – Джен остановилась на узком пролете и поднесла свечу к моему лицу. – Ты росла тайно в собственном доме, Вайолет. Отец держал тебя здесь как пленницу.

– Это потому что моя мать сошла с ума. Или, по крайней мере, отец сказал, что так случилось, и он боялся, что я тоже стану сумасшедшей. А теперь, когда он доказал, что был прав, он оставит меня здесь навсегда.

– Я этого не допущу! – горячо воскликнула Джен, схватив меня за руку. В мерцающем огоньке свечи тени под ее глазами казались такими темными, что она напоминала видение – как призрачное лицо Кровавой Бесс, которое почудилось мне в зеркале той последней ночью в „Джозефин“. Я знала, что Джен говорит всерьез, что она всегда держит слово, но именно это вдруг напугало меня – на что она может пойти, чтобы выполнить обещание.

На чердаке раньше были спальни горничных, какое-то время – моя детская, а теперь его заняли старая мебель, коробки с книгами и документами. Джен сразу прошла к старому бюро и села на хлипкий стул перед ним. Поставила свечу, провела руками по крышке стола, открыла – и ахнула от вида маленьких ящичков и ячеек, и начала их рассматривать: длинные тонкие пальцы вытаскивали ленты и сургуч, перья и чернильницы и, наконец, блокнот в мраморной обложке.

Джен благоговейно