Дежурный появляется аж через сорок пять минут.

– Мисс, э-э, Граймс? – читает он с папки-планшета. – Сюда, пожалуйста. Я констебль Уилсон.

Оставляю Дилана в грязной приемной и строго-настрого наказываю не вставать со стула и ни с кем не разговаривать. Не хочется его покидать, но я не вынесу, если сын услышит мой рассказ.

Уилсон – дородный лысый мужчина лет сорока с небольшим – с подчеркнутой учтивостью отодвигает для меня стул.

– Чем могу помочь, мисс? – интересуется он, разглядывая мои ноги.

Призываю профессиональный голос.

– Я подозреваю, что мой знакомый, точнее, сосед… Боюсь, он сделал что-то плохое. Со своей бывшей девушкой.

– Правда? И почему вы так думаете?

На телефон Уилсона приходит уведомление, и он отвлекается.

– Извините. Жена, – Уилсон закатывает глаза. – У нас молоко кончилось, – он быстро набирает сообщение и снова поворачивается ко мне. – Так, вы про соседа говорили.

– Да. Вообще-то, он полицейский…

Лицо Уилсона меняется, словно резко захлопнули дверь.

– Вот как? Это совсем другая юрисдикция. Вам нужно в Независимое управление по вопросам действий полиции, что в Фулхэме. Сейчас там закрыто. А завтра обязательно приходите, – он откидывается в кресле, ожидая благодарности.

– Понимаете, дело срочное.

– Он вас ударил?

Качаю головой.

– Угрожал?

– Нет…

– Вот и хорошо. Значит, непосредственной опасности нет, – Уилсон снисходительно улыбается. – Разве можно обидеть такую лапочку? – он хмыкает и начинает перебирать папки на столе. – Фулхэм, запомнили? Туда и подайте жалобу.

Киваю, не в силах встать со стула.

Уилсон подмигивает и протягивает визитку.

– А если будет доставлять неприятности, констебль Уилсон с ним побеседует.

Горю со стыда. Наконец встаю и благодарю его за помощь, в душе горячо себя презирая.

Вернувшись домой, я дожидаюсь, пока Дилан ляжет спать, и наливаю еще немного водки в кофейную чашку. Ничего-то у меня не получается. Даже толком заявить о пропаже человека не могу. Стоит закрыть глаза, как передо мной встает искаженное отвращением лицо Дженни. Ты все вокруг отравляешь!

Не спишь? – пишу я Мэтту Б. Он не отвечает. Господи, даже Мэтт Б. устал от моих выкрутасов.

Ладно. Открываю приложение для знакомств. Лео, двадцать три года. Хочет сегодня потусить. Отлично, Лео, сойдешь.

Бреду к шкафу, как сомнамбула, и выуживаю самое короткое блестящее платье. Влезаю в него, немного кручусь перед зеркалом. Еще по размеру. Иду в ванную, достаю забрызганную тональным кремом косметичку и выстраиваю на краю раковины свою роту солдат. Я ни на что в жизни не могу повлиять – ни на Дилана, ни на Адама, ни на констебля Уилсона. И уж точно не на Дженни. А вот это – лицо, растушевка теней, завивка – еще в моей власти.

Из зеркала смотрит отвратительное чудище. Лгать бесполезно. У меня редеют брови; остались только отдельные пучки. Ну, не беда. Я это исправлю косметикой. Я все исправлю косметикой.

Тонер. Увлажняющий крем. Праймер. Пусть схватится.

Добавляю в кофейную кружку водки. Вкус отвратительный, зато помогает. Делаю еще глоток.

Наношу на спонж несколько капель тонального и вбиваю в кожу, пока не становлюсь похожей на гладкую куклу без пор.

Каждые две-три минуты бросаю взгляд на телефон: проверяю, пришла ли Дженни в себя, извинилась ли. Нет, молчит.

Настало время настоящего искусства. Выбираю блестящий черный карандаш и подвожу глаза. Плотной синтетической кистью медленно и аккуратно растушевываю линию. Дальше идет бронзер, румяна, хайлайтер, спрей-фиксатор.

К половине десятого у меня совершенно иное лицо. Ярче, выразительнее, красивее. С бровями.

Провожу горячими щипцами по растрепанным волосам и закрепляю облаком лака проверенной фирмы. Представляю себя на бежевом диване Дженни, только на сей раз я все объясняю как надо. Излагаю свою точку зрения уверенно, четко, непринужденно. Дженни кивает; ей все ясно.

– Спасибо, что поделилась, – искренне благодарит она. – Понимаю, как это тяжело. Я тебе верю. Давай что-нибудь придумаем.

С улицы сигналит таксист.

На цыпочках прокрадываюсь по коридору в комнату Дилана. Он крепко спит в своей кровати. В десять лет вполне можно оставаться дома одному. В возрасте Дилана я готовила ужин для себя и Брук, пока мама была на работе. Разогретые в микроволновке хот-доги и шоколадное молоко с сиропом. Мы это называли «франкфуртские сосиски от Флоренс». Вот и с Диланом ничего не случится. Пошла она, эта Дженни. Давит мне на чувство вины!

Так или иначе, выбора у меня нет. В ушах стоит звон, будто воет сигнализация. Нужно вырваться из дома, не то сойду с ума.

Делаю последний глоток из кружки и ухожу, заперев дверь на два оборота.

42

Шордитч

Воскресенье, 22:17

Лео приглашает меня в ужасный подпольный бар с липким полом, неподалеку от кольцевой развязки на Олд-стрит. Там полно мягкотелых графических дизайнеров и профессиональных бариста. Заказывает мне «мохито».

– Тебе понравится, – искренне заверяет Лео, будто знакомит меня с чем-то невероятным.

Мучительно хочется рассказать об этом Иэну, он бы посмеялся. Потом вспоминаю: Иэн тоже меня ненавидит. Залпом опустошаю бокал. Пытаюсь сосредоточиться на словах Лео, однако вновь и вновь возвращаюсь к нашему с Дженни разговору. Почему она не верит? Я ведь хочу ее защитить, неужели не ясно?

Лео болтает без умолку. О дипломе археолога?..

Господи, он еще студент.

Наконец Лео достает прозрачный пакетик с белым веществом.

– Давай?

Остаток ночи проходит как в тумане. Лео утыкается носом мне в шею и спрашивает, не хочу ли «сбежать отсюда». Даже в таком состоянии мне слишком отчетливо представляется его мрачная квартирка в Пекхэме: матрас на полу, постер из «Большого Лебовски» на стене, ящик из-под молока вместо прикроватной тумбочки.

– Мне надо в туалет, – бормочу я.

Выхожу на улицу и ловлю такси. Помню, как прошу водителя остановиться у магазина. Помню, как покупаю две апельсиновые «фанты» и выпиваю их залпом прямо на тротуаре. А дальше ничего не помню.

Когда Дилану было четыре-пять, я приучала его ко сну с помощью цифрового будильника с маленькой голубой луной, которая в определенное время превращалась в ярко-желтое солнце. Эти пластмассовые часики имели на него куда больше влияния, чем я. Когда Дилан просыпался до восхода солнца, он храбро лежал в постели, эдакий солдат, ждущий команды. А как только оно появлялось, он кричал:

– Мамуля, мое солнце здесь!

«Мое солнце» – так Дилан его называл. Оно вставало лишь для него, настроенное моей незримой рукой.

На следующее утро просыпаюсь в своей постели. Зимнее солнце ярко светит в открытое окно. На мне до сих пор коктейльное платье с огромной прорехой сбоку. Синяк после удара о