«Почему ты не сказал ничего Петрову про поступок Валерки? – вдруг спросил его голос в голове. – Получается, теперь и ты покрываешь вожатого. Может, все дело в магическом эффекте той музыки? Или воздействие личности Шайгина? После событий в лагере можно поверить во что угодно».

– Валентин Петрович!

Стаев обернулся. Перед ним стоял человек в черном костюме, белой рубашке в клеточку без галстука. Капитан тотчас узнал дознавателя генеральной прокуратуры Петрова, который допрашивал его в больнице. Впрочем, этот человек с таким же успехом мог быть из какого-то другого заведения, иметь другое звание, должность и прозываться как-нибудь по-другому. Какая разница? Поодаль Стаев заметил еще двоих ребят, помоложе, но тоже в таких же простых черных костюмах и белых рубашках.

«Как одна семья, – подумал капитан. – Не удивлюсь, если этих двоих зовут Иванов и Сидоров».

– Присядем, – предложил Петров, и они опустились на скамейку. – Как вы себя чувствуете? Рад вас снова видеть здоровым и…

– Ладно вам, – пробурчал Стаев. – Оставьте ваши прелюдии. Говорите, что надо.

Собеседник улыбнулся. Несмотря на немолодой возраст, вид у Петрова был бодрый, молодцеватый, а в глазах застыло выражение, свойственное молодым операм, желающим проявить себя, добиться чего-то, дослужиться или просто выслужиться.

– Я бы вас попросил не распространяться о том, что вы видели в лагере, – продолжал Петров и оглянулся на двоих напарников. – Ну, вы понимаете. Дело такое. Я бы сказал, из ряда вон выходящее. Договорились?

– Как скажете.

– Вот и ладушки! Хорошего вам здоровья.

Стаев хмыкнул и отвернулся, но Петров не уходил. Капитан покосился на него, закинул ногу на ногу и, превозмогая себя, заставил встретиться со взглядом неприятных ледяных глаз.

– Вы ведь приехали сюда не потому, что печетесь о моем здоровье. Так?

Петров оглянулся на своих подчиненных, стряхнул с брючины несуществующую пыль и деланно хохотнул.

– Вы правы, мой дорогой провинциальный коллега.

– Так что же вам нужно?

– Где флейта? – Вся благожелательность ушла из облика Петрова. – Настоящая флейта вожатого, а не то дерьмо, которое оказалось в вещдоках.

Петров придвинулся ближе к Стаеву, как будто гость из Москвы намеревался вцепиться зубами в горло следователя из Бельска. Капитан изучал лицо и глаза дознавателя минуты две, не выдержал и отвернулся.

– Да не знаю я, где эта чертова флейта. У меня ее нет, во всяком случае. Да на кой она мне? Я музыкант, что ли? Можете меня обыскать, если очень хочется. Я разрешаю. Без санкции.

– Ладно вам юродствовать, – скривился Петров. – Дело, между прочим, нешуточное. Ну да ладно, я вам верю. Только если что узнаете…

– То, конечно, обязательно и всенепременно сообщу вам, – закончил Стаев.

– Вот и ладушки, – кивнул Петров без всякой улыбки.

Он потряс руку Стаева, встал и двинулся в сторону бульвара. Двое его подопечных шли следом на некотором отдалении. Когда они скрылись, Стаев тотчас забыл о них. Он посидел еще немного на скамье, вдыхая запах сухих кленовых листьев и ежась на прохладном ветру.

«Почему ты не выдал Валерку? И кого же все-таки хоронили?» – Стаев поскреб пятерней в затылке.

Но процессия ушла, и спросить было некого. На первый вопрос ответа тоже не было.

Несмотря на слабость и усталость, Стаев поехал не домой, а в ПГТ Трудовое. По пути купил несколько газет и просмотрел их в автобусе. Разные издания выдавали противоречивую информацию. Центральные издания писали, что пропавших воспитанников «Белочки» до сих пор ищут в Комовском бору. Газеты попроще утверждали, что десятый отряд в полном составе сгорел при пожаре, но администрация просто не хочет признавать этого. Желтые листки нагло заявляли, будто всех «потеряшек» нашли, но они находятся в тяжелом состоянии в больнице, поэтому их никому не показывают. И все сходились в том, что в Комовском бору до сих пор ведутся какие-то работы, а лесной массив закрыт для посещения.

Стаев отложил газеты и задремал под урчание мотора старенького «ЛиАЗа», салон которого насквозь пропах бензином. Через двадцать минут автобус прибыл в ПГТ Трудовое, где Стаев был всего две недели назад. И все же капитан не узнал город. Он спросил дорогу, выбрался на проспект, дремлющий под сенью лип, и побрел по растрескавшемуся асфальту. Поворот. Знакомые синие домики.

Перед больницей у самых ворот был организован стихийный мемориал. Портреты детей, игрушки, цветы – все было организовано так пышно, будто на похоронах какого-нибудь генсека. Впрочем, сравнение оказалось неуместным. Стаев подошел поближе. Обугленные руины чернели за оградой, как бастионы зловещей крепости, разграбленной врагами. Крыши не было. Провалы окон смотрели прямоугольниками пустых глазниц.

И тут капитан встрепенулся, как если бы его окатили холодной водой. На воротах висел большой венок с красной лентой, какой возлагают на могилы. На ленте большими белыми буквами бежала надпись: «Десятому отряду». По ободу венка были проволокой прикреплены кусочки пластика с фамилиями детей – всего двадцать восемь штук.

«Как же это?» – Стаев потер подбородок, соображая, что это может значить.

И тут в одном из окон полуразрушенной больницы промелькнула какая-то фигура. Что-то протяжно скрипнуло, и за оградой перед самыми воротами появился мальчик в полосатой футболке. Он смотрел на капитана, ничего не говорил, потом убрал рукой темную челку со лба. На тыльной стороне ладони синела выведенная маркером цифра «42».

Стаев зажмурился.

«Все, баста! – сказал он себе. – Зачем ты сюда приехал? Что тут забыл? Венки, мальчики и все остальное – теперь это не твоя забота. Дело передано ребятам из Москвы. Пускай Петров, Иванов и Сидоров выясняют, куда делся отряд, кто поджег больницу и почему на Орлиную гору ломанулись полторы сотни детей».

Он развернулся и побрел обратно к автобусной остановке. Уже завечерело, когда Стаев прибыл к облезлой панельной «хрущевке», когда-то выкрашенной в розовый цвет. На подходе к своему подъезду он уставился на выплывшие из темноты полуметровые черные буквы, намалеванные на торце соседнего дома:

«КУДА КРЫСОЛОВ УВЕЛ ДЕТЕЙ?»

– Придурки! – пробормотал он и захромал вверх по лестнице.

Жена появилась сонная и растрепанная, прижалась теплой щекой к редкой щетине, но тотчас отстранилась, вглядываясь в лицо мужа. Ничего не сказала, но помрачнела, потупила взор и, пока они пили чай на кухне, избегала смотреть на супруга.

– Ну и… как дела?